– Ладно, прощу. Приду слабая, беззащитная, на всё готовая. Может, не так мгновенно будешь глазки закатывать. Пока, святая дева.
Катя прошлась по карнизу, соскользнула на землю по расшатанным скобам отсутствующей водосточной трубы. Наверху чуть слышно звякнул замок, повешенный на решетку. Сурова и пунктуальна сестра Ольга – окно не забудет запереть, подоконник тщательно протрет.
Два дня промелькнули как миг. Катя дрыхла, ела, блудила. Если не блудила, то думала о блуде. Как этакий судорожно-порочный режим выдерживала Ольга, вынужденная еще и с раннего утра до полуночи заниматься бесконечными заботами обители, понять было трудно. Так с одинокими девушками и бывает – крепишься-крепишься, а потом срываешься по полной программе. Бедняжка Ольга-Елена изголодалась воистину до последней крайности. Днем, сонно слушая из своей гостевой комнатушки строгий негромкий голос распоряжающейся на подворье сестры-хозяйки, Катя сама с трудом верила, что почти до рассвета сжимала в объятиях содрогающееся тело сего образца келейного благоразумия. Голос сестра Ольга никогда не повышала, но повиновались ей обитательницы монастыря беспрекословно. Черт его знает, как девчонка, сосланная с глаз долой подальше от столицы, смогла такие права взять, да еще обойдясь без оплеух и зуботычин. И ведь хорошо помнят в обители, за что голубоглазого падшего ангела в Темчинкинскую глушь законопатили. Чудны дела твои, господи.
Небо над Свято-Корнеевой обителью, казалось, навсегда затянуло дождевыми тучами. Монастырский двор превратился в вязкое болото, сестры перебирались через лужи, подхватив рясы. Старый инвалид проковыривал в лужах канавки, но эти мелиорационные усилия заметной пользы не приносили.
Личный состав «опергруппы» тяги к немедленному продолжению похода не выражал. Катя пару раз заходила проведать «бойцов». Пашка доложил, что лошади обихожены. Вид у парня был сытый, умиротворенный. Они с Германом сидели в относительном уюте, играли в шахматы и без особого азарта вели бесконечные политические дискуссии.
Прот, отрезанный ломоть, пребывал в заботах. То сидел у страдающей матушки Виринеи, то ковылял в село с поручениями, то лечебные отвары готовил. У одной из сестер обострился застарелый бронхит, и мальчик отпаивал ее пахучими снадобьями.
Как-то после обеда Катя столкнулась и с Витой. Девчонка пробиралась между луж, нагруженная двумя ведрами помоев, направлялась к свинарнику.
– Здравствуйте, Катерина Еорьевна.
– Привет. Как жизнь?
– Добре. Не обижают, и работы терпимо. Верою не попрекают.
– Ну, а это… – Катя неопределенно повертела пальцами, – к свинкам ходить – оно как? Не очень напрягает?
– Не кошерно, але потерпиты можно. На раввина тут не натолкнуся, – Вита глянула, кажется, насмешливо. – Вы, Катерина Еорьевна, не волновайтесь. Я из семьи торговой, у нас цадикам почет оказывают с издали. Если прикажут, я, не то що свиньям, я и пану Петлюре помоев снесу. Пусть жрет, гой, шарамута[21].
– С толченым стеклом плеснешь?
– Та, як що крысомора под рукой не буде, – Вита глянула с откровенным вызовом.
Больше говорить было, вообще-то, не о чем.
– Ну, ладно, сапоги смотри не потеряй.
– Та не потеряю, – девчонка сноровисто зачавкала по грязи, потом обернулась: – Катерина Еорьевна, вы с сестрой Ольгой обережнее.
– Болтают о нас что-то?
– Да що о вас болтать? – удивилась девчонка. – О городских делах размовляете, оно и понятно. Времена трудны. Вы только глядите, лишнего ей не бовкните. Сестры говорят, Ольга скоро благословение на место игуменьи отримаэ. Тогда сестра Ольга всим усе припомнит, цэ вси уж знають.
– Не волнуйся, я лишнего не брякну.
– Я не за себя хвилююся. Мне-то що волноваться? – Витка фыркнула и пошлепала дальше к своим свиньям-петлюровцам.
Стоило остаться наедине, Ольга-Елена заводилась мгновенно. У Кати, правда, желания препятствовать этим взрывам страсти совершенно не возникало.
Дверь сарая, тревожимая порывами сырого ветра, поскрипывала, но девушки уже повалились на мешки. От мешков крепко несло овечьей шерстью, но они были мягкие, теплые. Катя припадала к страстно отвечающим губам, захлебывалась вкусом молодой кожи, призрачным ароматом духов и отнюдь не призрачным жаром вожделения. Любовницей сосланная петербурженка была потрясающей. Кате было с кем сравнивать. Любовников и любовниц на счету у бродячего сержанта числилось определенное количество. Не партнеров по постели, не случайных приключений, а именно настоящих любовников. К примитивному импровизированному траху, достаточным поводом для которого служит удачное стечение обстоятельств, Катя относилась пренебрежительно, примерно как к перловой каше из армейского сухпая. Жрать можно, но наслаждением такую трапезу и близко не назовешь. Иное дело, когда и через годы вспомнишь – и в жар бросает. Ой, были люди в наше время. Порой даже плакать хочется, так все глупо и быстро промелькнуло.
Ольга-Елена, бесспорно, в памяти останется.
Четыре руки скрылись под одеждой, извивались девы на мешках, поцелуями захлебывались, аки черви, похоти впервые вкусившие и грехом, подобно яду черному, исходящие.
– Тс-с!
Замерли.
За дверью прочавкали по месиву две сестры, нагруженные пустыми корзинами – с кухни возвращались.
– А если зайдут? – прошептала Катя.
– Не зайдут. У меня для них послушание поминутно расписано, – Ольга села, натянула на белые округлые коленочки подол рясы. – Если сдуру заглянут, мы здесь подсчетом шерсти занимаемся, – сестра- хозяйка помахала солидной тетрадью в тисненом кожаном переплете.
– Полагаешь, мы действительно сойдем за занимающихся инвентаризацией?
– Не их собачье дело, чем мы занимаемся, – Ольга скривилась. – Не волнуйся, не попадемся. А если попадемся, придется какую-нибудь излишне любопытную стерву удавить.
– Не крутовато будет за наше бл…во жизни безропотных дев лишать?
– Бог простит. Отмолю, – Ольга перекрестилась. – Я в обитель не напрашивалась, значит, и снисхождение к слабостям моего жития свыше отпущено. Катя, когда ты ехать собираешься?
– Вот распогодится, и двинемся, – Катя откинулась на мешках, принялась поправлять кофточку – коротковатая одежка чуть что норовила задраться на манер игривого лифа. – Ты решилась, Елена Прекрасная?
– Не знаю. Ну, куда я сейчас побегу? – Ольга положила теплую ладонь на плоский и твердый живот подруги, не позволяя привести в порядок кофточку. – Возможно, когда Деникин Москву возьмет и дальше, на столицу, двинется, тогда рискну. Вдруг на кого-то из старых знакомых натолкнусь? Хотя какое там, мир совсем смешался. Истинная погибель Третьего Рима грянула.
– Насчет Деникина в Москве – это вряд ли. Захлебнется наступление.
– Ой, только не говори, что ты за нелепую большевистскую социальную справедливость выступаешь. Чернь, она и есть чернь. Быдло. Вроде сестер здешних, прости меня господь.
– Нет, я ни за кого не выступаю. Мое дело сторона. Пусть умные дяденьки сами разбираются, – Катя прикрыла глаза – теплая ладошка подруги начала вкрадчиво бесчинствовать. – Лена, пойдем с нами. Разве место тебе здесь? Мешки с шерстью до старости лет считать будешь? Ты же ни в бога, ни в черта давно не веришь. Сейчас-то кто заставляет в глуши сидеть? Здесь хоть и спокойно, но… Я обещаю, переправим мы тебя за границу. Все у тебя будет хорошо. Зачем сама себя хоронишь?
– Да не хочу я себя хоронить, – прошептала сестра-хозяйка, прижимаясь теснее. – Ты, Катюша, ошибаешься, в бога я верю. Только забыл он меня здесь. Свободу забрал, всех средств к существованию
