— Ну вот, мил человек, опять ты за свое, — вздыхает старичок, — никак понять меня не желаешь. А коли так, то послушай, что я тебе сейчас скажу.
Тут он снял с шеи висевший на цепочке медальон, открыл его и достал крохотную-прекрохотную книжицу. Полистал книжицу, нашел нужную страничку, потом указал пальцем на Дементия и вслух, громко и отчетливо прочитал заклинание. Стоило ему это сделать, как Дементий тут же с Ермилиной шеи свалился и обратился в высокий, вросший в землю железный столб.
То-то обрадовался Ермила, то-то развеселился, принялся вокруг столба плясать, ножищами топать. А дядюшка тем временем ворота открывает, племянника в крепость обедать зовет.
Надо сказать, что дядюшка Зенон от рождения змеем был, но не простым змеем, а колдовским. И не случайно с самого детства, сызмальства пристрастился он к нечистому делу, с годами в чернокнижных премудростях изрядно преуспел, а на склоне лет до того изощрился, до того исхитрился, что сумел человеческий облик принять.
С давней поры жил он в своей крепости, никого к себе не пускал — все боялся, как бы кто колдовские секреты у него не похитил. А секретов было предостаточно, одни заклинания чего стоили. Было у него заклинаний этих превеликое множество, почти на любой случай жизни, и записаны они были в той самой книжице, которую он против Дементия употребил. Вот, к примеру, надо Зенону супчик приготовить. Так он достает книжицу, находит нужную страничку, заклинание тихонечко прошепчет и — р-раз! — суп уже готов, причем без воды, без огня, сам собой сварился. Дров наколоть или печь истопить — то же самое. Не жизнь, а одно удовольствие! Так и жил он себе преспокойненько, делом своим колдовским занимался, кабы не прилетел к нему племянничек.
Так вот, повел Зенон Ермилу в трапезную, сам в уголочке сел, книжицу полистал, под нос себе что-то нашептал — и тут же неведомо откуда два жареных быка появились, с десяток гусей, фаршированных яблоками, бочка вина. Племянничек яства эти оком окинул, мигом все смолотил, облизнулся, добавки просит. Зенон — снова за книжицу, добавку сотворил: пять баранов, тушенных с овощами, двух отварных осетров, огромный пирог пудов этак на восемь да бочонок пива.
Наконец-то накормил гостя, спать уложил, а сам, не мешкая, опять за чернокнижные опыты принялся. Спустился в подземелье, над огнем колдует, баночки да скляночки открывает, пузырьки откупоривает, всякий настой да зелье, порошки да травки из них извлекает, вместе все замешивает, заклинания твердит. Только в дело вошел, только в хитросплетения мыслей углубился, как вдруг слышит рев наверху. 'Дядюшка, есть хочу! — ревет племянник, да так, что вся крепость трясется, того и гляди развалится. Полдничать пора! С голода помираю!'
Делать нечего, пришлось все бросить да в трапезную подняться, Ермилу кормить. Пополдничал Ермила, снова спать завалился, а через часок-другой опять дядюшку зовет. И так каждый день, каждую ночь, все одно и то же. Терпел Зенон неделю, терпел другую, терпел третью, а на четвертую и говорит:
— Не пойму я, Ермилушка, отчего ты прожорливый такой. То и дело от опытов меня отвлекаешь, прямо напасть какая-то!
— С дороги устал, — отвечает племянник, — проголодался. Да и возраст у меня такой, что организм растет, питания требует. Ты, дядюшка, вместо того чтобы скаредничать да куском хлеба меня попрекать, покормил бы хоть разок мяском свеженьким, живым, а то все жареное да вареное — надоело уже.
— Вот чего не могу, того не могу, — отвечает дядюшка. — Заклинаний таких еще не придумал, чтобы живое существо сотворить. День и ночь бьюсь, а все попусту.
— Плохо, — с сожалением в голосе говорит Ермила. — Может быть, прилежания, усердия тебе не хватает? Ты уж постарайся, дядюшка, не ленись больно мне мяска живого поесть хочется.
— Это дело не простое, — объясняет Зенон, — не скорое. А ежели тебе и впрямь невтерпеж, так вокруг крепости леса бескрайние, и дичи в них предостаточно.
— А кто же дичь эту для меня добудет?
— Сам и добудешь.
Поразмыслил Ермила да поутру на охоту отправился. Все вокруг исходил, и оленей, и косуль встречал, да только поймать не сумел. Набрел на большущий муравейник, целиком его проглотил, но ни капельки не наелся, лишь аппетит еще больше нагулял. Вернулся в крепость, рев поднял пуще прежнего, в который раз мяса свежего просит. А Зенон для Ермилы и так и сяк старается, да все угодить не может — больно уж привередливый, больно разборчивый племянничек стал. Что ему ни приготовь, что ни подай — все на скудность пищи жалуется, все упреками дядьку изводит.
Но и это не все! Как-то раз после ужина, перед сном, задумался Ермила, умолк, а потом этак томно вздохнул и говорит:
— Мысль у меня есть, дядюшка. А отчего бы не жениться мне? Так что ты особо не мешкай, невесту мне подбирай…
Зенон помалкивает, а сам думает: 'Этого еще не хватало. Тут одного не прокормишь, а уж вдвоем-то они меня из собственного дома выживут'.
А Ермила оглоблей в зубах ковыряет, глазищи на дядьку таращит да мысль свою продолжает:
— Ты мне не просто невесту найди, а красавицу, да знатного рода, чтобы всем на зависть.
— Может быть, царскую дочь тебе? — спрашивает Зенон, да этак с ехидцей, насмешливо.
— И то неплохо, — соглашается Ермила. — Дело стоящее. Ты умом-то пораскинь, дядюшка. Коли я у царя в зятьях буду, так неужто он меня не прокормит?
Тут Ермила зевнул, на бок увалился и дал храпака, а Зенон, недолго думая, огромным орлом оборотился да пустился в дальний путь, все для племянника старается.
К полуночи в столицу прилетел, вокруг царских теремов кружит, все в окна заглядывает, дочку царскую выискивает.
Нашел-таки, разглядел. Вот она, царевна, на пуховых перинках-подушечках в кружевной рубашечке спит себе, почивает. 'Хороша невеста, глаз не оторвать, — думает Зенон, — для Ермилы сгодится'. Тут он через окно в спальню забрался, схватил царевну и был таков.
К утру возвратился в крепость, невесту Ермиле принес, а она — вот незадача! — замуж идти за него отказывается. И так и этак упрашивали — все попусту!
Не стерпел Ермила, рассердился, на дядюшку с обидой поглядывает.
— Что же это за невеста, — спрашивает, — коли она идти за меня не хочет? Зачем ты ее принес-то?
— Ты уж извини, — оправдывается Зенон. — Видать, ошибочка вышла.
— Ничего себе ошибочка! — возмущается племянник. — Как же мне теперь зятем-то царевым стать? Ты, дядюшка, об этом подумал?
— Ой, и не говори, — сокрушается Зенон. — Не подумал! Теперь, видно, придется царевну уговаривать, пока не согласится.
— И то верно, — поддакивает Ермила. — Ты ее привез — ты и уговаривай. Да терпением запасись. Ты ей и нарядов, и сластей, и подарков всяких раздобудь — глядишь, и одумается.
С этого дня Зенон окончательно потерял покой. Мало того что племянник на шее сидит, так еще и царевне угождай.
Спустится, бывало, в свое подземелье, целый день колдует, наряды для царевны творит, потом наверх тащит, примерить просит, а она к ним и прикоснуться не желает. Ермила же, как узнает об этом, сразу дядьке упрек: 'Наряды никудышные, коли невесте моей не подошли. Ленишься ты, дядя Зенон, усердия не проявляешь'.
Зенон снова под землю, всяких шкатулок да ларцов, ожерелий да перстней наколдует, а царевна к ним и не притронется. Ермила же опять его нерадивостью корит. И так каждый день, одно и то же. Не жизнь у Зенона стала, а сущая каторга! Но и это еще не все.
Как-то раз среди ночи приснился ему страшный сон, будто бы костлявая старуха с косой к крепости подошла, будто бы в ворота стучится. Проснулся Зенон в холодном поту, прислушался — тишина кругом. Спустился во двор, к воротам подошел — тоже тихо. Ворота приоткрыл, наружу выглянул и там никого нет.
Постоял он возле ворот, а успокоиться-то никак не может, не в силах с чувством страха совладать. Сам не поймет, в чем тут дело. Еще раз прислушался, и почудилось ему, будто бы издалека, из-за гор,
