удерживая на лице обязательную улыбку. Оглянулся.
Улица теперь сужалась там, откуда пришли. Прилипал к узкому хвосту светлый песок пляжа, а с другой стороны мамонтовый холм чесал его кустами. И по длинному тулову, расписанному рыжими ямами и рваными кочками, как в детской книжке про чудо-юдо рыбу-кита, натыканы были: машинки у ворот, собачки и куры, бабки у беленького магазина. Только не по рыбе, по змее улицы натыкана жизнь. И солнце, слепит глаза, зажигая мокрую спину дороги.
Витька увидел кадр, свет его, представил как это будет, ухваченное рамками, зимний блеск, такой сильный, что соль ветра выступит на губах тех, кто смотрит. И знал, если бы снял сейчас, стоя на пологом подъеме, перед крутизной, то зрители увидели бы, о чем думал, и тоже упали бы в прошлое, в каждого десять лет и, что там кому мама наливала на ужин, — молока? Чаю?
Его качнуло внутри. Но снаружи просто стоял, отворачиваясь рассмотреть скалу, сумел скрутить в себе приближающуюся тоску. Подняв голову к серому каменному месиву:
— Там тропинка?
— Ага. А за скалами вниз и прямо на берег. Круто немножко. Но зато сверху та-ак. Ты не видел никогда.
— Идем.
Крутизна разогрела, куртку Витька распахнул, полз вверх, иногда хватаясь красными ладонями за обтерханные кустики полыни. Ветер с моря лез в ухо. Василий поднимался впереди быстро, привычно, не глядя под ноги. А потом ветер исчез. Со всех сторон обступили их высокие неровные глыбы. Тропа запетляла между ними, идя на шум волн уже с другой стороны.
— За щелью в горушке, две скалы, вон там? Это древнее кладбище. Смешное, ямищи в земле на кувшины похожие. Там летом археологи. И я работал.
— Нашел что-нибудь?
— Ага, монетки находил, один раз миску глиняную, целую почти. Костей целые кучи. Зимой мы там играем.
— В могилах?
— Ну…
На вспученных миллионы лет назад каменных боках пестрели наляпанные масляной краской стрелки и надписи. Красные, белые, линяло-синие. Приличные и не очень. Витька увидел год 1955 и развеселился — полста лет назад кто-то нахулиганил. Но веселье тронуло лоб мягкой лапкой и ускользнуло. Скорее бы уже прийти, поговорить с Яковом и хоть что-то выяснить.
Узкий коридор оборвался и Витька наткнулся на спину Василия. Тот завел руку за спину, удерживая его:
— Погодь, свалишься.
Тропа, вильнув на маленькую площадку с обрывистым краем, пропадала среди камней. Ветер встретил, зло радуясь, дергая куртку, залепил морским холодом глаза.
Василий подошел к краю, нагнулся, упершись руками в колени. И позвал:
— Иди сюда, смотри.
Встав рядом, Витька тоже придержал себя за коленки, чтоб не кувыркнуться вниз, вслед за кружащейся головой. Рот закрыть забыл.
Под скалами, далеко внизу, в тени их, крутилась зеленая бешеная вода. Расписывала сама себя белыми иероглифами пены, такими яркими, что казалось, светились. Гнала волну на торчащие в мелком каменные лбы, разбивалась о них и шипела, заворачиваясь, так, что звук этот слышался даже сквозь верхний ветер и грохот волн. Была вода неземного, светящегося изнутри зеленого цвета, и вся подкова каменной бухточки под ногами казалась наполненной бешеными шестеренками, что крутились и крутились, передавая движение друг другу, забирая его у камней и унося снова в качание глубокой воды.
Витька отступил и, зажмурившись, помотал головой. Перед закрытыми глазами продолжали крутиться изумрудные с белыми каемками, кольца: картиной полупрозрачного космоса, живого и грозного.
— Тут всегда так, — перекричал шум ветра Вася, — есть волна в море, нету, тута всегда месит и месит. Будешь еще смотреть?
Витька снова встал внаклонку и смотрел, пропадая глазами и головой в круговерти.
«А снять — не снимешь, свет-то со спины, внизу тень всегда», — подумал. И еще подумал, уже разгибаясь, наплевать бы на Яшу и паспорт, поселиться в поселке, каждый день ходить по жаркой тропинке, таща штатив, и упорно снимать и снимать, с разной выдержкой и диафрагмой, во всех мыслимых режимах. А деревенские пусть крутят пальцем у виска и смеются. А он, отсмотрев, все снимки убьет. Потому что такое не снимешь, наверное. Но надо снять! Медленно прижал руку к груди, там, где под курткой голова змеи. И подумал: «ты меня укусила, да? Вот сейчас, ты меня укусила? Другого времени не нашла! Выживу ли?»
«Выживешшшь», услышал в шуме ветра, уловив в ответе мягкую насмешку, с какой родители смотрят на первые шаги чада. И, отгоняя то, что вдруг стало самым важным, снова вспомнил, куда идут и зачем.
Оставив пятачок, стали спускаться по тропинке, забирая вправо от живой бухты, к ярким кубикам зданий в полукруге песчаного пляжа. Они высыпались на песок верандами и легкими столиками под навесами. Как и деревенские дома, задними стенками приседали на пологий склон холма за песками. Оттуда к строениям подходила широкая, чистая дорога, упиралась в опущенный шлагбаум.
Нарядный причал, нарядные моторки, игрушечные сверху водные велосипеды и несколько по- птичьему гордых водных мотоциклов на привязи. Солнце, которому здесь не мешали мрачные скалы, грело черепичные кукольные крыши, смотрелось в широкие окна, множась в их плоскостях.
У последнего поворота тропы Василий остановился, не сходя на песок. Показал пальцем на длинный ангар с края комплекса, весь в сверкании стекол, только открытая дверь прорезана черно.
— Вон зал тренажерный. Яшка там тебя ждет. Он вообще там всегда. Кабинет у него, и все такое.
— Ты не идешь?
Василий опустил голову, помолчал. Сказал неохотно:
— Я там раньше часто, с пацанами. Щас уже не буду, вырос. Не хочу. Из-за Наташки. Ты сам.
— Ну, хорошо, брат. Иди обратно, я сам.
Обходя Васю, пихнул его легонько в плечо, улыбнулся. Вася не улыбнулся в ответ.
Идти по песку снова было жарко. Витька даже разозлился слегка, то расстегивайся, то снова кутайся, вот уж крымская зима!
Когда почти подошел, из черного входа вывалились две фигуры. Высокий парень, в спортивном костюме и накинутой на плечи дубленке и девушка в шубке, кудрявые волосы подобраны спортивной лентой. Облокотились на ажурные перила, закурили, глядя, как увязает в песке каждым шагом Витька. Парень, отвернувшись, крикнул внутрь:
— Яков Иваныч, к тебе, кажется, человек!
И, что-то изнутри услышав, замахал рукой, как бы подтаскивая Витьку. Отвесил поклон. Витька кивнул, проходя мимо, и, утонув на секунду в запахе пряных духов и свежего пота, услышал, как захихикала девушка на слова парня. Что-то о фотографе сказал тот.
Пройдя темным коротким коридорчиком на гулкие звуки голосов и тяжкого бумканья металла, Витька ступил в светлый зал и остановился. Снова припомнилось детство, школьный спортзал, чисто вымытый, блестящий окнами, космическими шкурами распластаны в углу маты. Голоса ласточками взлетали под высокий потолок и метались там, вперемешку со смехом, когда кто-то валился на черный мягкий глянец, не удержав стойку или мостик.
…В этом спортзале не было свистка физрука и детских голосов. Сверкая никелем, металл говорил свои тяжкие бумм, когда аккуратно роняли на мягкий пол штанги; звякали мощно грузы на стальных мускулах пружин. Коротко переговаривались тренирующиеся. В магнитофоне на подоконнике заливался соловейкой какой-то итальянец из прошлого, кажется Тото Кутуньо. И Витька, осматриваясь, подумал, что Яша старше его лет на десять, а может и на двенадцать. Вокруг, в запахе пота и дезодорантов, в такт сверканию никеля и хрома, двигались коричневые колени и руки, выдвигались вперед от напряжения челюсти, дрожали от нагрузок выгнутые спины. Все двигалось без перерыва, мерно, по правилам. И не похоже было на безумие
