заседаниях Президиума Совмина возлагалось поочередно на заместителей председателя Совмина Берию, Булганина, Маленкова, Кагановича и Сабурова[324]. Таким образом подтверждался прежний порядок «коллективного руководства» заместителей Сталина. Однако в следующем году это правило было отменено. 7 апреля 1950 года, через несколько месяцев после того, как в Москву был переведен Хрущев, Политбюро приняло следующее предложение Сталина: назначить Булганина первым заместителем председателя Совета министров; образовать Бюро Президиума Совета министров, поручив ему рассмотрение срочных вопросов текущего характера, а также секретных вопросов; утвердить Бюро в составе: Сталин, Булганин, Берия, Каганович, Микоян, Молотов; заседания Бюро Президиума проводить два раза в неделю, а заседания Президиума — один раз в десять дней; председательствование на заседаниях Бюро и Президиума в случае отсутствия Сталина осуществлять его первому заместителю Булганину[325]. Подготовкой этого ключевого постановления, что было также показательно и важно, занимался сам Булганин. Именно он представил Сталину 6 апреля проект постановления, сообщив в сопроводительной записке, что Молотов, Берия, Каганович и Микоян «замечаний по проекту не имеют»[326].
Обращает на себя внимание то, что как от разработки проекта постановления, так и от членства в Бюро Президиума был отстранен Г. М. Маленков. Пока не удалось найти этому точных объяснений. Возможно, задумав новую реорганизацию, Сталин предназначил для Маленкова (так же, как в свое время для Жданова) исключительно работу в ЦК ВКП(б). Возможно, Сталин демонстрировал Маленкову свое недовольство по какому-то поводу или без него, для «профилактики», что вполне отвечало стилю отношений Сталина к его соратникам. В любом случае, Сталин достаточно быстро изменил свое решение. Без участия Маленкова прошли лишь три первых заседания вновь созданного Бюро — 8, 11 и 15 апреля 1950 года[327]. 15 апреля было принято постановление Политбюро о введении Маленкова в Бюро Президиума Совмина. Судя по оформлению в подлинном протоколе заседаний Политбюро (постановление было написано Маленковым и завизировано Сталиным, других отметок о голосовании нет[328]), это решение могло быть принято на встрече в кремлевском кабинете Сталина, где поздно вечером 15 апреля собрались все члены руководящей группы Политбюро[329].
Однако независимо от этого в силе оставалось решение Сталина о выдвижении на ведущие роли в правительстве Булганина. Похоже, что именно к этому периоду относятся рассуждения Сталина о своих наследниках, которые воспроизвел в своих мемуарах Хрущев:
«Помню, как Сталин при нас рассуждал на этот счет: “Кого после меня назначим Председателем Совета министров СССР? Берию? Нет, он не русский, а грузин. Хрущева? Нет, он рабочий, нужно кого-нибудь поинтеллигентнее. Маленкова? Нет, он умеет только ходить на чужом поводке. Кагановича? Нет, он не русский, а еврей. Молотова? Нет, уже устарел, не потянет. Ворошилова? Нет, по масштабу слаб. Сабуров? Первухин? Эти годятся на вторые роли. Остается один Булганин”»[330] .
Очевидно, что эти рассуждения лишь отчасти отражали сталинские мотивы выдвижения Булганина. Скорее всего, Сталин считал Булганина опытным администратором и при этом мог ценить абсолютную послушность, а значит «безвредность» Булганина, о котором Молотов говорил так: «Булганин действительно ничего не представляет — ни за, ни против, куда ветер подует, туда он и идет»[331]. Непосредственно в 1949–1950 годах Булганин мог быть полезен Сталину и как противовес Маленкову и Берии. Демонстративное выдвижение Булганина было последним актом конструирования нового баланса сил между соратниками Сталина после устранения «ленинградцев».
Несмотря на несопоставимость масштабов, репрессии против руководящих кадров, проведенные в 1949 году, имели то же назначение, что и «кадровая революция» 1937–1938 годов. Периодические перетряски аппарата, физическое уничтожение одних чиновников и выдвижение на их место новых было обычным методом утверждения и укрепления сталинской диктатуры. При помощи таких репрессий решались несколько взаимосвязанных задач, имевших ключевое значение для существования и развития диктатуры. Во-первых, обеспечивалось полное подчинение и абсолютная политическая лояльность чиновников разных уровней. Во-вторых, на приемлемом уровне поддерживалось функционирование громоздкой административной машины, эффективность которой в значительной мере была основана на страхе чиновника перед угрозой наказания. В-третьих, проводилась принудительная ротация кадров, массовое выдвижение молодых функционеров и избавление от «отработанного», физически изношенного «кадрового материала». В «ленинградском деле» и связанном с ним «деле Госплана» в той или иной степени проявили себя все эти факторы. Наконец, репрессии в Советском Союзе в этот период служили стимулом и примером для наращивания аналогичных чисток в странах-сателлитах с целью предотвращения их «югославизации».
Уничтожение «ленинградцев» сопровождалось формированием под контролем Сталина нового баланса сил в Политбюро. Как показали последующие события, группа высших руководителей, вошедших в непосредственное окружение Сталина в конце 1949–1950 годах, составила костяк руководства и в последующие годы, коллективно унаследовав власть после смерти вождя. Объективно «ленинградское дело» открыло дорогу к власти Хрущеву, который на волне этих событий не только закрепился в руководящей группе Политбюро, но в 1955–1957 годах сумел использовать кампанию реабилитации «ленинградцев» против своего главного оппонента Маленкова, возложив на него вину за смерть Вознесенского, Кузнецова и их подельников.
Вместе с тем «ленинградское дело» не просто изменило персональную конфигурацию высшей власти, но оказало на сталинское окружение более глубокое воздействие. Столкнувшись с первыми после «большого террора» 1930-х годов репрессиями в своей среде, члены Политбюро получили важный политический урок. Прежде всего они убедились, что Сталин, как и раньше, готов применять против своих соратников не только «мягкие» наказания (должностные понижения, выговоры, дискредитация), но и физически уничтожить их. Объективно это было опасно для всех сталинских соратников. Достаточно опытные и искушенные, они не могли не понимать, что каждый новый арест увеличивает угрозу их собственному существованию, даже если временно они получали в результате уничтожения оппонентов некоторые тактические выгоды. Это, кстати, заставляет усомниться в том, что Маленков или Берия, активно компрометировавшие «ленинградцев», действительно желали их физического устранения. Естественный инстинкт политического самосохранения, несомненно, чрезвычайно развитый у всех сталинских соратников, после «ленинградского дела» заставлял их действовать особенно аккуратно и взвешенно, не переходя определенную грань соперничества и взаимной дискредитации в глазах Сталина. Страх перед непредсказуемыми репрессиями объективно сплачивал членов руководящей группы против Сталина и создавал основу для постепенного формирования в рамках сталинской диктатуры элементов «коллективного руководства».
Глава 4
«КОЛЛЕКТИВНОЕ РУКОВОДСТВО» И СТАЛИНСКИЙ КОНТРОЛЬ
Среди многочисленных событий, оказывавших существенное воздействие на развитие сталинской системы в начале 1950-х годов, необходимо выделить, прежде всего, войну в Корее, начавшуюся 25 июня 1950 года и завершившуюся в июле 1953 года, уже после смерти Сталина. Хотя формально СССР не принимал участие в войне, ограничиваясь тайным предоставлением военных советников и авиации вместе с экипажами, а также массовыми поставками военной техники, фактически это было первое реальное военное противостояние СССР и его коммунистических союзников против США с их союзниками. Более того, война в Корее обострила противоречия между двумя блоками в других регионах мира, прежде всего в Европе.
Переход холодной войны в фазу реальных военных столкновений вызвал новый виток гонки вооружений. В нее, наряду с СССР, все больше вовлекались советские восточно-европейские сателлиты. Переключение значительных ресурсов на военные нужды и форсированное развитие тяжелой
