Мужик, поняв, что его обманули, взревел как-то уж совсем по-волчьи. Что там происходило в палатах, мне было непонятно, но совершенно ясно одно: дверь долго не выдержит, а объект для наркомана один — я.
“Диван, надо придвинуть к двери диван. А может, лучше стол?” — мысли скакали галопом, а сама я уже двигала старенький диван к двери. Со стороны коридора послышался грохот и звук бьющегося стекла.
“Шкаф с лекарствами разбил”, — совершенно спокойно подумалось мне. Главное, что дверь цела. Диван передвинут, но этого, кажется, недостаточно. Небольшой шкафчик, где хранятся одеяла и подушки, тоже решено подвинуть к двери. Пытаюсь навалиться на боковую стенку шкафа и таким образом двинуть его, но натыкаюсь плечом на гвоздь (на него вешали календарик). Черт! Рукав халата порван, пошла кровь. Но мне почему-то не больно. Думаю, как бы половчее приспособиться, чтобы все-таки подвинуть этот несчастный шкаф.
За дверью стали слышны хлопки, отрывистые команды, потом все стихло. Только в ушах звенело и сердце бухало в голове. В дверь как будто кто-то поскребся:
— Эй, доктор, ты где?
“Охрана пришла или этот наркоман так притворяется?” — вот вопросик, поважнее шекспировского. Открывать или не открывать? На всякий случай я затаилась. Стою, не шевелюсь. И чувствую, как-то мне не так стоится. Оказалось, что я в одной туфле. Где и когда потеряла вторую — не помню. Легкий скрип и волшебным образом дверь ординаторской начинает открываться в сторону коридора. Паника! Что делать?! Взгляд упирается в телефонный аппарат на столе (старый, большой, тяжелый!). Хватаю его и заношу над головой. Если наркоман войдет, брошу прямо ему в физиономию!
Но входит на удивление спокойный охранник, глаза которого при виде общей картинки выпучиваются как у рака. Еще бы! Косо стоящий разваливающийся диван, за ним — шкаф с открытыми дверцами и вываливающимися подушками, а из-за шкафа выглядывает доктор в рваном халате с окровавленным рукавом, в одной туфле и с допотопным телефоном в высоко поднятых руках. Картина маслом!
— Тихо, тихо, все хорошо, — хорошо поставленный голос охранника сопровождался успокаивающими движениями рук.
С ощущением победы я рухнула на диван. И это его доконало! Диван, конечно, а не охранника. Боковина треснула и отломилась от сиденья, которое рухнуло на пол, а с ним вместе, естественно, и я.
— Ну, дела, — произнес охранник, вышел и тихо прикрыл дверь.
Я неуклюже поднялась с разгромленного дивана и стала искать потерявшуюся туфлю. Казалось, это сейчас самое важное. Причем снять вторую туфлю, чтобы было удобнее ходить, в голову не приходило. Снова открылась дверь, и тот же охранник внес на вытянутой руке мой пропавший башмак.
— Не переживай, доктор, все устаканится.
Действительно, как-то все почти само собой (не считая помощи трех охранников) поставилось на места, мусор испарился, а сломанные детали мебели практически срослись. Когда я, зашив халат и заклеив пластырем плечо, вышла в коридор отделения, наркомана уже увели. Двери палат закрыты, шкафчики на посту медсестры, правда уже без стекол, стоят почти на своих местах. А Валерия Семеновна даже не проснулась! Только дежурная медсестра Анечка подбежала ко мне откуда-то сбоку:
— Как вы, Ольга Павловна? Такой ужас! Я как увидела, что вы с ним… (она не стала уточнять), сразу у себя в медсестринской дверь на швабру закрыла.
“Конечно, а позвонить охране — это из разряда врачебных манипуляций”, — но обиды на медсестру не было, просто я очень устала.
— Ладно, Ань. Пойди по палатам пройдись, как там больные.
— А я уже всех посмотрела. Спят, — бодренько отрапортовала Аня.
“Что-то с трудом верится”, — но перепроверять не хотелось.
— Хорошо. Ты тоже иди, отдыхай, — разрешила я и ушла в ординаторскую.
В семь утра меня разбудила недовольным голосом Валерия Семеновна:
— Что это со шкафами на посту случилось?
— Шкафы? Ничего страшного, Валерия Семеновна, — бормотала я со сна. — Просто ночью к нам наркоман забрел.
— А что ему у нас нужно было, наркоману этому? У нас же ничего такого сроду не было…
На утренней пятиминутке о дежурстве докладывала Валерия Семеновна. По ее словам, ничего заслуживающего внимания не произошло. Потом она ушла домой, а я осталась работать дальше. Считается, что дежурства для ординаторов нужны для приобретения опыта и никаких отгулов за это не полагается. Я провела осмотр своих больных, сделала все необходимые записи в истории болезней. Время — половина первого, можно потихонечку начинать двигаться к дому.
Прерывая мои мечтания о чашке кофе и теплом душе, в ординаторскую стремительно вошла Евгения Петровна:
— Хорошо, что ты еще не ушла. Там очень приличную травму привезли. Пойдешь в операционную? — скороговоркой бросила она мне, не сомневаясь в ответе.
Дело в том, что ординаторам не часто разрешается оперировать самостоятельно. А формулировка “приличная травма” означает, что перспектив на сохранение зрения у пациента нет никаких, поэтому можно доверить ПХО (первичную хирургическую обработку) ординатору. С одной стороны, я устала, ужасно хотелось спать. Но, с другой стороны, меня просто не поймут, если я откажусь от такой удачи, как возможность оперировать самой.
— Я тебе и ассистента уже нашла, — неправильно поняв мое замешательство, подтолкнула меня к выходу Евгения Петровна.
— Кого? — вяло интересуюсь я.
— Нашего жалобщика. Он давно на тебя глаз положил, пусть хоть рядом посидит…
Травма глаза и вправду оказалась безнадежной, но зашить глазное яблоко нужно было как следует. Швы накладываются по одному, под микроскопом. При этом ассистент должен капать в глаз необходимые капли и вовремя промокать кровь, мешающую видеть место разрыва. Помощь кажется небольшой, но без нее врачу-хирургу не выполнить свою задачу.
Сидим с моим африканским ассистентом в тишине операционной: он промокает, я неторопливо шью. Разговаривать мне с ним не о чем, только редкие реплики:
— Добавь аминокапронки.
— Здесь промокни, гемы много.
И вдруг, ни с того ни с сего, этот самый ассистент встает и молча двигается к выходу из операционной.
— Ты куда? Мы же не закончили! — с ужасом вопрошаю уходящую спину.
Не повернув головы, коллега отвечает:
— Мой день работа конец.
Точно! На часах четырнадцать ноль-ноль — иностранные ординаторы как раз и работают до двух. Но ведь операция!
Позвать никого не могу. Операционная медсестра вопросительно глядит на меня поверх маски. Пытаюсь скрыть свою беспомощность:
— Работаем дальше.
Вот и продолжение истории с танцами. Кто бы мог подумать, что оно будет таким! Мучаясь, попеременно хватаюсь то за тампон, то за пипетку, то за иглодержатель с пинцетом и с трудом заканчиваю свою самостоятельную операцию. Все: укол под конъюнктиву, повязка на глаз — пациента можно увозить в палату.
Футболка, которую я надеваю под халат, на спине насквозь мокрая. Шея от напряжения (всю операцию надо смотреть в микроскоп) как деревянная. Нетвердой походкой захожу в ординаторскую. Евгения Петровна с дымящейся чашкой чая в руке радостно меня спрашивает:
— Ну, как? Понравилось самой-то?
— Еще как, — отвечаю и плюхаюсь на первый попавшийся стул.
— Домой пойдешь или еще останешься подежурить? — шутит Евгения Петровна.
“Нет уж, хватит. Перебор”. Вслух сказать сил не осталось. Главное — пожаловаться некому, да и, собственно, не на что. Формально все по правилам.
