гинекологическое отделение. За окном коридора начинало светать, но свет этот был хмурый, невеселый, а может быть, это мне так казалось из-за усталости.
Звоним в дверь гинекологического отделения. Открыла дежурная медсестра, которая оказалась подругой моей наставницы. Взаимные восклицания по поводу встречи, привычные стенания по поводу их недооцененной работы. Мы с больной ждем. Я прислонилась к стенке и закрыла глаза. Мысли только о себе самой (в сострадательном наклонении). Хотелось лечь и спать, спать, спать. Но перед этим обязательно вымыться, а еще лучше, чтобы кто-то вымыл, а я бы могла не открывать глаза.
— Не спать! — хохотнули медсестры.
— Что, новенькая? — спросила подруга.
— Да вот, прислали, ни кожи, ни рожи, — не смущаясь моим присутствием, ответила моя медсестра.
— Ну, и как? — они разговаривали, будто меня не было рядом.
— Да никак пока, первый раз с ней дежурю.
Обе медсестры оглядели меня с ног до головы, как бы прикидывая, стоит ли со мной еще дежурить.
Больная, про которую все напрочь забыли, тихо простонала. Не трогаясь с места, медсестра из отделения в раздумье проговорила:
— Куда ж ее девать-то?
— Забито все? — голос моей медсестры (я снова закрыла глаза).
— Под завязку! Давай ее в коридор на диван.
— Не-е, это уже работа не наша. Мы довезли, а дальше — ваше дело.
“Вот это подруги”, — лениво удивлялась я, когда мы весьма неторопливо плелись к себе в оперблок. Я боялась подумать о том, какая меня там ждет уборка. Подойдя к двери в наш операционный блок, медсестра глянула на большие настенные часы над дверью:
— Ого, уже полвосьмого. Отлично! Сейчас смена придет. Можешь ничего уже не мыть.
Вот что такое счастье! Можно уйти из этого кошмара и рухнуть в свою чистую, мягкую кровать. Это первая мысль, а вторая: “Господи, придется ведь приходить сюда еще и еще неизвестно сколько!”
Таким был мой первый рабочий день (вернее, ночь). Потом случались дежурства похлеще, когда за ночь могли привезти по “скорой” и три, и четыре пациентки. Но это потом, при адаптированной моей морали и приобретенном умении не распылять зря свои силы (зачем драить до стерильности коридор? Глупо).
Первая рабочая ночь, наверное, как первая брачная (или внебрачная), помнится ясно и отчетливо, как вчера (или сегодня?).
— Могу танцевать с тебя? — спросил почти по-русски чернокожий ординатор из дружественной нам африканской страны.
— Извини, не танцую, — постаралась я ответить как можно вежливее.
— Я танцевать тебя? — продолжал настаивать африканец.
— Нет, не хочется, — для верности я уселась на рядом стоявший свободный стул.
Африканец отошел в сторону, но продолжал поглядывать на меня. Все это происходило на кафедре офтальмологии, где я (врач-офтальмолог с трехлетним стажем) обучалась в ординатуре (это такой вид повышения квалификации у врачей, длящийся два года). Этим вечером (в нерабочее время) на кафедре отмечали юбилей профессора. Все интерны и ординаторы по традиции были приглашены на всеобщее торжество. Официальная часть уже закончилась, речи сказаны, подарки вручены, салаты съедены, вино, коньяк и прочее продегустированы. Настало время “свободного общения в неформальной обстановке”. Это обозначало разговоры в коридоре, курение с коллегами на лестнице и, конечно, танцы. Последние меня и подвели.
Сижу спокойненько на своем одиноком стуле, попиваю неплохое, кстати, французское вино, разглядываю еще неизвестных мне коллег (ординатура только началась, мало кого знаю). И тут мужской голос удивленно произносит:
— Оль, привет! Ты как здесь?
— Привет, Максим! — радостно отзываюсь я — хоть один знакомый человек. Максим — тоже врач- офтальмолог, но из другого глазного отделения. Когда-то давно мы с ним вместе учились еще в медицинском училище, но потом пути разошлись, хотя периодически мы виделись на общих врачебных конференциях, — А я тут в ординатуре.
— Здорово! А чего сидишь? Пойдем, подвигаемся.
— Пошли, — с легкостью соглашаюсь потанцевать, напрочь забыв о своем отказе другому претенденту. А зря!
…На следующий день утром в конце так называемой врачебной пятиминутки после протокольных слов заведующего кафедрой “Можете идти работать” я вместе со всеми врачами и ординаторами двинулась к выходу из ординаторской. Вдруг слышу:
— Ольга Павловна, задержитесь (“А вас, Штирлиц, я попрошу остаться”), — голос профессора был как- то странно строг.
Не помня за собой никаких прегрешений (больные накануне все осмотрены, истории болезней заполнены), я с легким сердцем вернулась обратно.
— Присядьте, — голос руководителя слегка смягчился. — На вас поступила жалоба.
Резко возникло ощущение холодного душа: кожа покрылась “мурашками”, ладони вспотели, во рту пересохло. Первая и единственная мысль: кто? Из больных ни один не высказывал мне недовольства. Да и когда? Я только начала здесь работать.
Наверное, вегетативная реакция была настолько очевидна, что профессор как бы даже слегка улыбнулся.
— Да, — продолжал он, — наш ординатор, который, между прочим, платит институту за обучение валютой, недоволен вашим вчерашним поведением, расценивает его как расизм, — и профессор потряс у меня перед глазами каким-то листком бумаги:
— Вот, ознакомьтесь.
Буквы прыгали перед глазами, я никак не могла понять смысла странных фраз, написанных непонятно по каким орфографическим правилам. Когда пошла пятая (или десятая) минута моего бессмысленного разглядывания нескольких строчек, завкафедрой не выдержал:
— Ну, что скажете?
— Что? — тупо повторила я его вопрос.
— Отвечать что ординатору будем? — уже с раздражением переспросил профессор.
Мыслей не было. То есть что такое “расизм” я понимаю, но при чем здесь мое поведение — не понимаю.
— Вам что, сложно было с этим товарищем потанцевать? Теперь всей кафедре за вас расхлебывать, — профессор обреченно откинулся на спинку кресла.
…Да, демократия называется! Я-то наивно думала, что Советский Союз с его заковыристыми правилами и нормами ушел в прошлое; что желание танцевать или не танцевать с кем-то — это только
— Долго сидеть-то будем? У меня ученый совет, между прочим, — не выдержал профессор затянувшегося молчания.
— Да… Конечно… Извините, не подумала… Исправлюсь… — кроме этих дурацких слов в голову ничего не приходило.
— Исправляйтесь, но аккуратно. Перекосы нам тоже не нужны, — произнес профессор с нажимом на слово “перекосы”, но уточнять не стал. — А сейчас идите и напишите объяснительную обо всем случившемся.
Выйдя из ординаторской, я, как нарочно, нос к носу столкнулась с этим самым африканским