распоряжаемся ими как хотим. Так, да не так. У коммуниста есть и другие обязанности. Воспитывать детей нужно? Читать литературу, ходить в кино, в театр, помочь жене по хозяйству нужно? А мы часто не выполняем этих своих обязанностей и прикрываемся недостатком времени. Бывают, конечно, авралы вроде твоего, но это редкость. У тебя семьи нет? Вот такие бобыли и портят нам все дело. Смотри, какой вечер чудесный, жаль тебя домой везти, может куда заедешь?
Николай подумал о Тамаре, однако сказал:
— Нет уж, спасибо, везите до дому. От вашей нотации, Михаил Иванович, еще пуще захотелось работать.
Все же в тот вечер он не утерпел и, выйдя перед сном прогуляться, незаметно очутился перед домом Тамары.
В распахнутых окнах горел свет, двигались люди, ветер вздувал туманную кисею занавесок. Николай пожалел, что не знает ни номера квартиры, ни этажа, где жила Тамара. Где-то патефон заиграл вальс, тот самый старинный вальс, который они танцовали с Тамарой в парке. В одном из верхних окон, облокотись на подоконник, полулежала девушка. Николай различил ее силуэт.
— Тамара, — негромко позвал он, — Тамара!
Кто-то, свесясь вниз, озорно отозвался:
— Ау!
Девушка наверху не шевельнулась. Колючие звезды над ее головой украдкой подмигивали. Николай поспешно передвинулся в тень. Шелестящие шары деревьев тянулись к небу, покачивая толстые тросы стволов. Влюбленные парочки обходили Николая, словно сберегая его одиночество.
Губы его тронула улыбка, вспомнилось, как Тамара фантазировала — поставить парус на Елагин остров и выплыть в залив. Без всякого перехода он подумал: «Отступилась она так легко, потому что чувства-то были неглубокими». Эта нехорошая, никчемная мыслишка давно уже неотступно юлила, как удобное оправдание происшедшему, и вот сейчас он решил разделаться с ней по-честному, в открытую. Пусть Тамара несправедлива, легкомысленна, — его привязанность к ней неизменна. Говорят, любовь многого требует, но и многое прощает. Найти ее, притти и сказать: «Тамара, прости, мы встретились в худую для меня пору, она миновала», — и все. Нет, нет, рано, до этого далеко, прежде надо сполна отквитать свой долг. Какая-то совершенно непонятная связь существовала между его работой и судьбой их отношений. И хотя то, за что он боролся, делалось им не для того, чтобы искупить его вину перед ней, все же он не мог предстать перед Тамарой с пустыми руками. Ему мало прощения — ему нужно, чтобы она гордилась им. Ну, а нужно ли это ей? Может быть, она позабыла уже о нем, вычеркнула из своей памяти, как дурную ошибку, мало ли таких случаев бывает в жизни каждого человека! Все равно, он обязан уничтожить горький осадок от их встреч. Пускай, вспоминая о нем, она не считает себя правой. Даже ради того, чтобы когда-нибудь ненароком скользнула — мысль: «А все-таки он был хороший парень!»
Понемногу гас свет в окнах, ночь вступала в свои права. Девушка наверху все еще сидела на подоконнике, вглядываясь в густую тень бульвара, где пряталась скамейка и одинокий человек на ней.
Замечание Ильичева об аварийных режимах не на шутку встревожило Николая. В области высоких скоростей при таких режимах вступали в силу совершенно новые физические явления. Попытки предварительных расчетов ни к чему не привели. Явления эти можно было выявить только при испытаниях собранной модели. Приходилось ждать конца монтажа. Сборка заканчивалась пятнадцатого июля, на семнадцатое намечалась приемка.
Для опробования и наладки в распоряжении Николая оставалось двое суток. Избегая лишних опасений, Николай не стал ни с кем делиться своими тревогами, тем более что они могли оказаться напрасными.
Томительно тянулись предпусковые часы. Николай, внешне, как всегда, спокойный, слегка неуклюжий, почти сонливый, топтался у стенда, следя за последними приготовлениями. Внутри у него все кипело, он ругал про себя последними словами Юру за то, что тот засунул куда-то большой паяльник. Потом, как нарочно, у стабилизатора напряжения где-то пробился конденсатор, и все ждали, пока найдут новый и заменят; потом ушла Люда и заперла в шкаф одну из монтажных синек.
В общем, как всегда бывает в таких случаях, все мешало, становилось поперек, точно сговаривалось против него. Нужно было напрячь всю силу воли, чтобы держать себя в руках. Попробуй, передай окружающим свое настроение — и тогда в нервной лихорадке не избежать губительных оплошностей.
Испытания прошли отлично. Подобных примеров в истории института не было. Чтобы первое опробование — и без всяких задоринок! Сложный агрегат, с сотнями деталей, новый принцип действия — нет, подобная удача граничила с чудом. Даже те, кто создавали его плечом к плечу с Николаем в горячечной обстановке последних недель, не верили своим глазам. Успех оправдывал придирчиво- дотошную требовательность Корсакова, его неутомимые поиски совершенства. В такие минуты даже усталость, невыносимая усталость служит лишь благородной оправой общему удовлетворению.
Принужденно улыбаясь, принимая поздравления, Николай настойчиво выпроваживал всех из лаборатории. Михаил Иванович сорвал его замыслы. Он решительно приказал закрыть лабораторию.
— Иди, высыпайся, — сказал он Корсакову. — Завтра в двенадцать приглашаем комиссию, ты должен выглядеть как розан.
Наверно, следовало напрямик рассказать Михаилу Ивановичу, что существует еще один аварийный режим, не входящий в программу испытаний, но что-то удерживало Николая.
Пожалуй, это не было малодушием, нет, скорее — не хотелось сразу расставаться с робкой надеждой на то, что все обойдется, оттянуть бы еще немного хотя бы до утра, а впрочем. У него тряслись руки, испарина проступала на лбу, все вокруг стало серым и расплывчатым, как на плохой фотографии, — в таком состоянии он все равно не мог бы работать. Он успел попросить Песецкого притти утром пораньше, часиков в семь. Все остальное совершал за него какой-то чужой, отделившийся от него, разбитый, измученный человек: возвращался домой, ужинал, стелил постель…
Моторы взвыли, набирая обороты, стрелки приборов поползли вверх. Николай подал условный знак. Песецкий повернул штурвал. Вместе с треском выключателя оборвался перестук регулятора, одна за другой вспыхнули сигнальные лампочки на пульте, рванулись стопоры, пол задрожал от глухих, смягченных амортизаторами ударов. Песецкий поспешно выключал рубильники…
Наступила тишина, как бы прошитая мягким шелестом холостого хода моторов.
— Что такое? Посадка напряжения? — почему-то топотом опросил Песецкий.
Николай вяло усмехнулся.
— Нет, напряжение в порядке, дело в том… дело в том, что на этом режиме регулятор не выдерживает.
Он написал уравнение и объяснил свои предположения. Песецкий силился представить себе физическую сущность явления. Остервенело скребя затылок, он все еще не терял надежды. Сложившаяся в последние недели непоколебимая вера в Николая заставила его думать, что Корсаков знает выход и нарочно предложил ему эту задачу. И Николай, на какое-то мгновение впавший в тупое отчаяние, пришел в себя, исцеленный и пристыженный этой верой в него.
…Трудно сказать, кто из них первый набрел на эту остроумную мысль. Слабая и трепетная, как огонек на спичке, она сверкнула в коротких репликах, и они бережно подхватили ее, не давая угаснуть.
— Компенсатор! Мгновенная компенсация по определенному математическому закону!
Практически компенсатор сводился к сравнительно простому механическому приспособлению. Они попробовали вывести и обосновать его теоретически — у них ничего не получилось. Уравнение оказывалось слишком сложным. Неясно было, удастся ли его вообще решить, даже математикам.
— Ну его к дьяволу, — махнул рукой Песецкий. — Дело ясное, внесем исправление в рабочую модель.
Николай покачал головой.
— Боюсь, что комиссия в таком виде не примет и нам на слово не поверят.
Песецкий чуть не подскочил от изумления.
— Комиссия? Вы что, Николай Савельевич? Комиссия ничего не должна знать. Ни в коем случае. Вы забыли, что в комиссии Арсентьев?
