трудности доставлял уменьшенный формат чертежной доски, пришлось транспаранты разрезать на части. А тут еще жуткий Гатин почерк, я с трудом разбирала ее иероглифы на эскизах.
– Ты что, уже учишься писать по-арабски? – ворчала я в свою очередь. – Надо же, как раз на моем проекте! Скажи на милость, что тут накорябано этими арабскими червячками!
– Где? А, отстойник, ясно написано, не придирайся. Слушай, может, мне взять те красные туфли?
– Поезжай босиком, там тепло.
– Какая же ты вредина!
Пятница была на исходе, а у нас еще остались последние чертежи. Гатя категорически отказалась их делать, ее мамуля стояла надо мной с дамокловым мечом в руках. Ладно, последний чертеж, так и быть, сделаю сама, но тут возникло осложнение: чертеж был наколот на доску, под калькой с большим трудом мы уложили на нужных местах Гатины эскизы, откалывать их – невозможно. Поскольку завтра утром Гатя отправлялась в свой зарубежный вояж, надо было иметь совесть и покинуть, наконец, ее квартиру, дать ей возможность уложиться, как-никак отправлялась на три года. Пока же собранные вещи громоздились кучей на полу у стены, сама же Гатя была совершенно невменяемой.
– Одевайся, – сказала я Гате. – Наконец избавишься от меня. Я заберу последний чертеж вместе с твоей доской и сама закончу его дома.
– Там совсем не осталось работы, быстренько закончишь! – оживилась Гатя. – Поезжай, конечно. А мне зачем одеваться? Я ведь никуда не собираюсь выходить.
– Еще как собираешься! Отвезешь меня домой на своей машине. Идет дождь, намочит доску с чертежом.
– Еле-еле моросит, – попыталась увильнуть Гатя.
– Ну и что! Как я буду с этой доской тащиться через весь город? А еще торба с другими материалами!
– Такси…
– Ладно, поищу такси. Но тогда мне придется просидеть у тебя до одиннадцати.
Гатя наконец сообразила, что я и в самом деле в эту пору не поймаю такси, все попрятались, ждут одиннадцати, когда начинает действовать ночной тариф. Желание избавиться от меня и заняться своими делами придало ей новые силы. Набросив на халат пальто, из-под которого торчало с полметра цветастого атласа, она скинула с ног тапки, влезла в первые попавшиеся туфли и была готова к выходу. Я успела обернуть драгоценную доску несколькими «Трибунами Люду» и крепко сжала ее в объятиях. Остальные вещи – папку с материалами и торбу с чертежными принадлежностями – несла Гатя. Под мышку мне она сунула большой рулон с готовыми чертежами. Когда отпирала свою машину, руки у нее тряслись, кое-что попадало в грязь, но это уже мелочи.
До моего дома мы доехали в рекордное время. Гатя помогла мне добраться до двери квартиры, а я все-таки нашла в себе силы позабыть неприятности и пожелать ей счастливого пути.
– Кажется, мне наконец-то повезло в жизни! – в упоении произнесла Гатя. – Впрочем, тьфу, тьфу, тьфу! Не поверю, пока не взлетит самолет.
Я понимала – ей действительно крупно повезло. У нас тогда женщин очень редко оформляли на работы за границу по контрактам, а уж особенно в арабские страны. Это все равно что слепой курице найти зерно…
Пана Северина я встретила на улице случайно, у магазина хозтоваров. Задирая голову, он заглядывал в окна жилых домов и для этого даже сошел с тротуара на мостовую, прямо под колеса моей машины. Буквально в последний момент мне удалось затормозить.
Оба мы чрезвычайно обрадовались встрече.
– Вы совсем не изменились! – радостно восклицал пан Северин. – Время над пани не властно! Все такая же молодая! Все такая же красивая!
Дело вкуса, известно ведь – не то красиво, что действительно красиво, а то, что нравится. А пан Северин всегда был со странностями.
– Зачем вы так? – ласково упрекнула я его. – Зачем под машину лезть?
– А! – грустно выдохнул пан Северин и безнадежно махнул рукой. – А! У меня такие неприятности, такие неприятности!
Очень, очень интересно! Несколько лет мне довелось проработать с паном Северином в одной комнате, и я знала, что с ним вечно происходят очень забавные вещи. Человек ангельской доброты, он с детской доверчивостью относился ко всему, что его окружало, а его главной чертой была рассеянность. Он был столь рассеян, что запросто мог забыть и свой адрес, и свое имя. Если собирался в кино или театр, никогда не мог запомнить сразу три момента: день, начало спектакля или сеанса и номер места. Если чудом и попадал в нужный театр и вовремя, оказывалось, билеты были на другой день, и наоборот. Наученная горьким опытом, жена пана Северина отнимала билеты и сама следила за всем. Впрочем, жену пан Северин обожал и во всем ей подчинялся, вот только жизнь у бедной женщины не была легкой. Ее можно понять. Вряд ли кого обрадует, если муж отдает всю получку первым встреченным на улице проходимцам, которые уверяют его, что в условленное время обязательно привезут ему уголь для отопления, только пусть он вот сейчас заплатит им авансом. Напрасно по приказу жены он искал их потом по всем забегаловкам Мокотова…
О приключениях этого большого ребенка можно было бы рассказывать бесконечно. Много денег вылетало в трубу, но пан Северин не унывал. Чтобы покрывать эти непредвиденные расходы, он нашел себе занятие, приносящее неплохой доход. Пан Северин рисовал портреты. Не с натуры, избави Бог, для этого не хватило бы способностей и таланта.
Пан Северин рисовал портреты по фотографиям для земляков, покинувших родину, отправлял их потом за границу, в основном в США, и за каждый портрет брал по двести американских долларов. Сходство, следует признать, достигалось отменное, что же касается художественного мастерства… Впрочем, клиенты были в восторге и у пана Северина никогда не было недостатка в заказах.
– Так какие же у вас неприятности? – поинтересовалась я.
– А! Глупая история. Рисовал я сразу два портрета и, кажется, перепутал фотографии…
– И что же?
– А! Сам не знаю. Ищу теперь заказчика.
– Здесь, на улице ищете?
– Должен быть где-то здесь. А может, и в другом месте…
– Расскажите, как все произошло.
Пан Северин опять безнадежно махнул рукой.
– А! Получил я заказы на портреты. Сразу два. Нарисовал я два портрета, один должны были забрать сразу же, за другим обещались приехать через несколько месяцев. Первый клиент сразу и забрал, ничего не сказал и ушел, а вот теперь приехал второй и утверждает, что это не его портрет…
– Как же так? А первый не говорил, что не его?
– Не говорил. Вообще ничего не говорил. Ох, сколько хлопот мне с клиентами, если бы вы знали! Самое же плохое то, что первого я нарисовал на доске второго…
Я ничего не поняла и попросила объяснить подробнее. Пан Северин объяснил в подробностях. Пришел, значит, к нему клиент из Америки, заказал портрет, оставил фотографию, сказал, что явится за портретом через несколько месяцев, и уехал. Потом пришел второй заказчик. Этот принес не только фотографию, но и доску. Какую? Обыкновенную доску, уже покрытую грунтовкой, на которой пожелал иметь портрет. Да, не на картоне, а на доске. Слово клиента для художника закон. На доске, говорит, крепче будет. Пан Северин не возражал, взялся за работу, и только потом до него дошло, что перепутал: портрет американского клиента нарисовал на доске здешнего заказчика, а портрет здешнего, который должен был сделать на дереве, нарисовал на обычном картоне. Тот клиент, что хотел быть увековеченным на дереве, пришел и забрал свою доску с изображением американского клиента. Ничего не сказал, взял и пошел! А вот теперь прилетел американский клиент и не хочет брать свой портрет, говорит, на нем изображен другой человек, такие претензии! Вот теперь пан Северин и ищет местного заказчика, чтобы обменять портреты. Где живет клиент, он не знает, адрес забыл. Вот и ищет.
– Раз ему хотелось иметь портрет на доске, он не захочет меняться, – предположила я.
– Так ведь это не его портрет, а того американца!
