– А как же, очень хорошо помню, память у меня еще не отшибло. Тот самый, что всю жизнь ездит на желтой такой машине.
Желтая машина оказалась совершенно бесценным ориентиром. Среднее поколение Доманевских прекрасно знало, что на желтом пикапе в дни молодости разъезжал их знакомый, в настоящее время владелец крупной транспортной конторы, большегрузные контейнеровозы которого колесят сейчас по всей Канаде. Пожилой владелец желтой машины на всю жизнь запомнил того самого паренька, продавшего Доманевской бабуле часы, ибо сам тогда же приобрел у него буквально за гроши вазочку, которая теперь стоит как минимум тысяч сто долларов. Кому-то из здешних поляков тот паренек доводился родственником, еще вроде его куда-то на работу пристроили…
Все семейство Доманевских приняло близко к сердцу мои поиски и отказалось принять от меня деньги за несколько междугородных телефонных переговоров, благодаря которым я получила важные сведения: звали паренька Барт Леванд, еще лет пять назад он работал в ресторанчике под Четемом, на берегу залива Св. Лаврентия. Слава Богу, что не на Соломоновых островах! Хотя и так стало ясно – я разорюсь окончательно. Оставив в покое бабулю Доманевскую, оставив собственную мамулю под опекой внуков, я двинулась на поиски.
Не сразу удалось найти искомый ресторанчик. Правильно, работал у них такой, теперь не работает. Нет, насколько им известно, никуда не уехал, живет вон в тех бараках на берегу.
Разыскала я и бараки. Назвать бараками такие дома… У нас владелец гордо назвал бы виллой, коттеджем и был бы прав. Порасспрашивав обитателей этих «бараков», я свернула с проезжей дороги по узкому, поросшему травой проулку к домику у самой воды. Спускался вечер, а я и не подумала о том, где переночую, поисковая лихорадка целиком овладела мною. Интересно, как я сейчас, на ночь глядя, заявлюсь в дом к незнакомым людям, в Канаде так не принято, о визите там договариваются загодя, могут и вообще не открыть двери. Впрочем, обратного хода не было.
Оставив машину в некотором отдалении от домика, я чуть ли не бегом кинулась к крыльцу, чтобы не дать времени закрасться в душу сомнениям благопристойности и хорошего тона. И все-таки у входной двери затормозила. Нет, не потому что в душу все-таки вкрались сомнения. Просто через открытые окна я услышала музыку. Кто-то играл на пианино танго «Ноттурно».
Танго «Ноттурно» не назовешь шлягером, известным на всем свете, как, например, танго «Кумпарсита» или «Милонга». Я сама убедилась, что в злачных местах, например Сицилии, оркестранты не имеют о нем ни малейшего понятия. И вдруг я слышу его здесь, в далекой Канаде, на берегу залива Св. Лаврентия! Да еще в таком исполнении! Очень характерное исполнение: минимальная смена ритма, будто пианист споткнулся, два быстрых удара по клавишам, и опять плывет душещипательная мелодия…
Медленно подняв руку к звонку, я позвонила. Пианино замолкло, двери открыли без всяких расспросов.
Наверняка я не узнала бы Бартека Левандовского в этом старом, болезненного вида человеке, если бы в ушах еще не звучала мелодия танго «Ноттурно». Только он исполнял так одно из любимых произведений нашей молодости. И сейчас словно воочию увидела перед собой знакомое веснушчатое лицо веселого бесшабашного парня. Не помешали морщины, пожелтевшая кожа, глубоко запавшие глаза, обведенные черными кругами.
– Бартек! – невольно воскликнула я, потрясенная его видом.
Он меня узнал сразу же.
– Иоанна? Какими судьбами?
Не виделись мы, можно сказать, со школьных времен. Он был жутко влюблен в меня, я не отвечала взаимностью, но и не отталкивала парня, очень уж любила слушать, как он играет. А он играл только для меня! Я лопалась от гордости, еще бы, как завидовали мне подруги! Бартек был несколькими классами старше меня, закончил школу и навсегда исчез. Оказывается, не навсегда. Спустя тридцать лет отыскался на краю земли!
Сидя в кресле-качалке, заложив руки за голову и глядя на серебрящиеся под луной воды залива, Бартек рассказывал:
– Я поступил в музыкальную школу, не повезло – вскоре сломал руку. Перелом запястья. Играть больше не мог, а ведь так мечтал о карьере музыканта, помнишь, по четыре часа в день разыгрывал гаммы. И хоть кость срослась, левая рука навсегда перечеркнула мечты стать пианистом-виртуозом. А знаешь, наверное, у меня все-таки был талант, несмотря на все, часто приглашали участвовать в записях оркестра. И весь оркестр делал перерыв в записях и дожидался, пока отдохнет моя левая. А аккомпаниатором я работал до самого конца. Женился, двое детей у нас было, теперь они взрослые. А здесь живу один, не хочу никого видеть, пусть приедут уже на мой похороны…
У меня язык не повернулся сказать, что выглядит он прекрасно и нечего говорить о похоронах.
– А что с тобой?
– Что же может быть? При какой болезни человек выглядит, как я, в больнице не лежит и знает, что дело безнадежное? Уже пошли метастазы, морфий я еще не принимаю, но протяну не больше трех месяцев. Да не смотри так, я уже свыкся с этим. Я верующий, надеюсь, перейду в другой мир. Вот и посмотрю, есть ли он, другой. А там уж наверняка не будет моего рака, и это очень утешает, знаешь ли… Перестань, Иоанна, отнесись к этому спокойно, обращайся со мной, как с нормальным человеком. Конечно, совсем не обязательно уговаривать отправиться вместе в турпоход или путешествие вокруг света, но разговаривай нормально, не надо меня жалеть. В семье у меня порядок, со мной жена, уход обеспечен. Она только на один день уехала по делам, завтра вернется.
– Вот и прекрасно, – подхватила я, немного придя в себя. – Я ведь никогда не годилась в сестры милосердия, а тут испугалась, что придется цацкаться с тобой как не знаю с кем. О смерти не будем думать, все умрем рано или поздно, не будем больше об этом.
Очень обрадовала Бартека моя философия. Вынув руки из-под головы и оторвав взгляд от морских просторов, он взглянул на меня. Те же самые глаза, голубые, добрые, внимательные.
– Знаешь, Иоанна, я так рад, что довелось тебя увидеть! А теперь скажи, каким ветром тебя сюда занесло.
– Долгая история. И если честно, разыскивала я не тебя, а некоего Леванда, которому мне хотелось задать парочку вопросов.
– Фамилию я сократил с самого начала, так удобней…
– Понятно. А как ты вообще здесь оказался?
– По правде говоря, из-за тебя.
– Езус-Мария!
– Сколько мне было тогда? Девятнадцать, а любил я тебя по-страшному. И соображал: чтобы тебя завоевать, надо добиться славы и богатства, только тогда смогу тебе импонировать…
– Бартек, и не стыдно на старости лет так меня оскорблять!
– Ну что ты, я не оскорбляю. Вовсе не хочу утверждать, что тебя привлекало богатство, просто мне надо было чего-то добиться в жизни, стать человеком, чтобы ты обратила на меня внимание, а для этого необходимо и богатство, и слава, должна же в чем-то проявляться ценность человека. Да будь я хоть трижды гением, а поселюсь затворником в шалаше, как ты узнаешь, что я гений? Сама вспомни, какое значение придавала тогда материальным ценностям.
– Помню. И до сих пор придаю.
– Вот именно. А кем я тогда был? Музыкант, даже не композитор, а исполнитель, и то руку сломал. Вот я и решил – надо бежать за границу. Во-первых, мою руку там вылечат. Вспомни, как тогда мы верили, что там – все возможно. А во-вторых, в Америке легко сделать карьеру.
– И что дальше?
– Ну и с таким настроением я легко попался на удочку аферистов.
– Ну наконец-то! – воскликнула я.
– Что наконец? – не понял Бартек и даже перестал раскачиваться в кресле-качалке.
– Из-за этой твоей аферы я и приехала сюда.
– Не понял.
– Сейчас поясню, но сначала ты докончи.
– В Канаду я приехал потому, что здесь у меня был один дальний родственник. Я рассчитывал на его
