нее все что ни попадя, и это валилось нам на голову. Да, об этом я уже говорила. Но на той доске роликов не было, ролики я отвинтила и привинтила к большой доске, которой пользовалась. Есть у меня еще одна доска, вон, стоит за креслом, с роликами и рейсшиной, но она маленькая.
– Мне бы подошла та, что стоит за твоим письменным столом, – сказал сын.
– А! Так это не моя доска, Гати.
– А при чем тут подштанники? – удивился сын.
– Подштанники действительно ни при чем, просто так зовут мою приятельницу, у которой я взяла эту доску. Надо бы отдать.
– Хорошее имечко у твоей приятельницы, – похвалил сын. – А обязательно сейчас ей отдавать?
Я опять задумалась. Гатя до сих пор находилась в Африке, уже шестой год торчала там в своей служебной командировке, как-то удавалось ей продлевать контракт. Наверняка ей там доска не нужна. Да и в конце концов, чертежная доска, даже на роликах и с рейсшиной, не Бог весть какая ценность, в случае чего всегда можно купить другую взамен. И все-таки, не решаясь без спросу распоряжаться Гатиным имуществом, я решила позвонить ее матери.
Трубку поднял Матеуш. Я обрадовалась, он был мне всегда симпатичен. Я попросила к телефону Гатину мамашу и узнала, что она сейчас находится в больнице, на обследовании, что-то с давлением. И он, Матеуш, очень рад, что я звоню, может, посоветую ему, стоит ли вызвать Гатю.
– А что говорят врачи?
– Врачи ничего определенного не говорят, вот я и не знаю, что делать. А ты чего звонишь?
Я сказала о доске, но Матеуш ничего конкретного посоветовать не мог, только вякал и мякал в трубку.
– Ну, видишь ли… Мы с тобой хорошо знаем Гатю. Если ты уверена, что в случае чего сможешь ей достать точно такую же…
– Да достану, перестань канючить! Просто я хотела спросить ее мать, вдруг она ей самой нужна, или Гатя уже возвращается. И вообще, чтобы не думала, что я забыла ее вернуть.
– Ну что ж, – сказал осмотрительный Матеуш, – поступай как знаешь, а моя хата с краю.
Потом мы поговорили о Гате и ее матери и пришли к выводу, что Матеуш сообщит Гате о здоровье матери в обычном письме, а возвращаться ли ей по этому поводу или нет, пусть решает сама.
Наличие Матеуша в Гатином доме меня не удивило, он с молодых лет был связан с их семьей. Еще в детстве приходил к Гатиному отцу, которому приходился дальним родственником, знал и мать Гати, и ее брата, а с самой Гатей их связывали отношения, вызывающие живейший интерес у всех друзей и знакомых. Никто не мог с уверенностью сказать, была ли это любовная связь или нет. У Гати случались время от времени женихи, у Матеуша даже была жена, с которой он, впрочем, скоро развелся. Даже самые близкие Гатины подруги не могли решить, любовь у нее с Матеушем или просто дружба. В конце концов, все отчаялись разрешить загадку и махнули на них рукой. Внешне же они совсем не подходили друг другу. Матеуш был очень красив, а Гатя совсем наоборот.
После отъезда Гати Матеуш заботился о ее матери, помогал по дому, вечно что-то для нее делал, и его можно было чаще застать в Гатиной квартире, чем в его собственной. Не в каждой семье так заботятся о старших.
– Хорошо, я дам тебе эту доску, – сказала я сыну, – только ты на всякий случай купи запасные ролики. При случае, дело не срочное. И рейсшину тоже купи.
– Хорошо, при случае куплю, но у нас как раз дело срочное, поэтому очень прошу – отвези меня к приятелю поскорее, лучше всего сегодня же.
Я отвезла, и выяснилось, что его приятель живет в том же доме, что и Тадеуш с Эвой, даже на одном этаже, можно сказать, дверь в дверь. Поскольку же их дома не было, уехали к морю, я не стала звонить в их квартиру, просто оставила сына с доской у дверей квартиры приятеля и уехала домой.
Отпуск я провела у моря. Возвратившись домой, еще от дверей услышала звонок телефона. Звонил Матеуш.
– Слушай, ты с Гатей в последнее время не общалась? – спросил он встревоженно.
– Нет, а что, ты тоже?
– Да, связь нарушилась, а тут… Такое дело… Гатя не приехала на похороны.
– Чьи похороны?
– Своей матери. Она умерла.
– Езус-Мария, от чего?
– Инсульт, скончалась скоропостижно. Я телеграфировал Гате, оттягивал похороны, сколько мог. От Гати ни слуху ни духу. Не знаю, что и делать. Квартира их на мне, тут их вещи.
Я вспомнила, что вместе с Гатей выехал и Казик. Могу написать ему, узнать, что там с Гатей. Матеуш обрадовался и попросил скорее написать. Я успокоила его: если бы что с Гатей случилось, родных бы официально известили. Не померла же она там.
Матеуш что-то пробормотал, я не расслышала и попросила повторить.
– Я говорю – помереть-то, может, и не померла, а вот с кем-нибудь познакомиться могла…
Понятно. Я знала, что самой горячей, самой заветной мечтой Гати было выйти замуж. Уже больше десяти лет она из кожи лезла вон, лишь бы осуществить свою мечту, и все напрасно. Неудачи преследовали беднягу. Увлекающаяся и влюбчивая, она часто меняла предмет своих чувств и опять связывала с ним все надежды и устремления. Подруги не только успели повыходить замуж и завести детей, но и развестись, а у нее все не получалось. Мы с Матеушем понимали, что знакомство с человеком, сулящее брак, могло привести к самым непредвиденным последствиям. Может, она куда-нибудь уехала с этим человеком, может, вконец потеряла способность соображать. Да, надо написать Казику.
Месяца через два мы с Матеушем почти одновременно получили по письму. Казик, который тоже продлил свой контракт, сообщал, что Гатя действительно уезжала, но уже вернулась, о матери знает и сама объявится. Гатя в письме к Матеушу сообщала, что была в Австралии, сейчас приехать в Варшаву не может, да теперь и незачем, приедет, когда выйдет срок, а пока просит Матеуша пользоваться их квартирой, собрав в одну комнату их вещи.
– А в Сидней она ездила повидаться с братом, – пояснил Матеуш.
О Гатином брате Матеуш говорил неохотно, оно и понятно. С молодым человеком произошла очень неприятная история, и долгое время в Гатиной семье избегали вообще упоминать об этом позорном пятне на фамильной чести. Окончив юридический институт и получив диплом, он самым подлым образом, подложив свинью своему старому профессору и старику-отцу, известному варшавскому адвокату, смылся за границу, никого не предупредив. Постранствовав по свету, он наконец осел в Австралии, и все удивлялись, что он может там делать со своим дипломом юриста, полученным в Польше. Правда, английский молодой человек знал отлично.
Впрочем, до Гатиного брата мне не было никакого дела, я индифферентно восприняла информацию Матеуша и сочла вопрос выясненным.
Прошло еще несколько месяцев, и тут Гатя объявилась собственной персоной, позвонив мне по телефону.
– Я приехала всего на неделю, – сказала она, – и у меня чертовски мало времени.
– Ну, как там? – поинтересовалась я.
– Ничего. Но Казику легче.
– Почему?
– Потому что он мужчина. Да нет, я не жалуюсь, арабы немного ко мне привыкли и перестали притворяться, что не слышат, когда я к ним обращаюсь.
– А раньше притворялись?
– А как ты думаешь? Исполнять поручения женщины – какой стыд для араба! Но я привыкла, все остальное прекрасно, словно в раю живешь. Слушай, я позвонила, чтобы спросить – не видела ли ты у меня «Цыганки»?
– Какой цыганки? О чем ты? Я могла с ней встретиться в твоей квартире?
– Да нет, не живой, портрет цыганки. Не встречался ли он тебе?
Я задумалась, честно пытаясь вспомнить. Квартира Гати была битком набита всевозможными предметами искусства – картинами, предметами старины, зеркалами в декоративных рамах, множеством
