– Почему? Семейная реликвия или произведение искусства?
– Настолько я знаю Гатю, скорее второе…
– А, ну так хорошо, что не вывезла за границу национальное произведение искусства!
– Я тоже так считаю.
– А что сам намерен делать, если «Цыганка» найдется? Какое распоряжение она тебе оставила?
– В том-то и дело, что никакого.
Я удивилась:
– Как, Гатя не оставила тебе никакого распоряжения?
– Ну, распоряжений она надавала множество, я должен тысячу дел переделать, а вот насчет «Цыганки» – ни словечка не проронила. Я даже ее сам спросил, что мне делать с ней, если попадется, так Гатя в ответ мне такое… Как бы тебе сказать… Ну, вроде не поняла, о чем я ее спрашиваю, вроде она и не искала по всему дому этот портрет, вроде я все сам придумал.
– Да, такое трудно придумать, – заметила я, оглядывая разгром в комнате.
– Разреши напомнить, что по специальности я искусствовед, – продолжал Матеуш. – Так что пресловутая «Цыганка» интересует меня и чисто профессионально. Тем более что нарисована маслом не на полотне, а на дереве. На деревянной доске.
Матеуш замолчал и отхлебнул кофе. Я тоже молчала, не понимая, к чему он клонит. А он вдруг спросил:
– Если не ошибаюсь, тогда по телефону, ты спрашивала меня о какой-то Гатиной доске?
Я сначала не поняла, потом вспомнила:
– Да, но речь шла о доске чертежной.
Матеуш попросил меня подробней рассказать о ней, и я удовлетворила его просьбу. Рассказала о доске и обстоятельствах, при которых вынесла ее из Гатиной квартиры вместе с прикрепленными эскизами. Матеуш внимательно выслушал меня и заявил:
– Не хочу тебя огорчать, но мне кажется, это единственная возможность… Какого размера была доска?
– А1. Шестьдесят на восемьдесят четыре сантиметра, ну, может, плюс с каждой стороны еще по два сантиметра. Доска как доска…
– А ты ее внимательно осмотрела?
Я уже собиралась ответить утвердительно, когда вдруг сообразила – совсем нет! Совсем я ее не рассматривала. Работала за ней, факт, но она вся закрыта была эскизами, калькой, бристолем, а что под всем этим – я не видела. Хотя вряд ли я не почувствовала бы, если под чертежом оказалась картина, нарисованная масляными красками. Матеуш добил меня:
– А обратную сторону доски ты осматривала?
Я огрызнулась:
– Спятил? На кой мне рассматривать обратную сторону чертежной доски?
– Ну вот, видишь…
– Ничего я не вижу! С обратной стороны у нее ножки.
– Какие еще ножки?
Я огляделась – где-то здесь должна была находиться большая чертежная доска Гати, вдвое больше той, что я забрала. Спросила у Матеуша, не видел ли он ее.
– Выходит, мне опять придется искать доску, – вздохнул Матеуш. – С ума сойду от всего этого. Хотя погоди, кажется, что-то похожее мне тут попадалось…
Доску мы нашли в соседней комнате, за дверью. Я показала Матеушу то, что назвала ногами – деревянные чурочки, вставленные на верхнем и нижнем концах, одни повыше, другие пониже. Благодаря им доске придавался нужный наклон.
Матеуш измерил расстояние между чурочками и сказал:
– Знаешь, моя версия подтверждается. Если та доска была вдвое меньше, значит, подпорки оказались бы здесь и вот здесь… Между ними как раз хватит места на «Цыганку». Вспомни, откуда Гатя достала ту свою доску?
Мы вернулись к столику с кофе, и я стала вспоминать:
– На той доске Гатя не работала, по размеру чертежей ей подходила только большая доска. А когда нам пришлось засесть за работу вдвоем, возникла необходимость во второй доске. Сейчас, сейчас… Откуда же она ее достала? Кажется, из-за шкафа извлекла, вся в пыли, но у нас не было времени менять бристоль. Доска была с рейсшиной, помню.
– А допустим, если бы кто-то в ту доску вмонтировал другую, снизу, причем портретом внутрь, ты бы это заметила?
– Наверное, не заметила бы, – ответила я, подумав. – Если бы не стала специально разглядывать.
– Но ты ведь не разглядывала? А технически это было вполне осуществимо.
Я с сомнением покачала головой:
– Может, и осуществимо, но сложное дело. И кому это нужно?
– Если бы ты видела Гатю, когда она искала портрет, не спрашивала бы.
– Гатя не способна вмонтировать портрет в чертежную доску.
– А я разве сказал, что это сделала Гатя? Она лишь хотела его найти. После того, как виделась с братом…
Гатин брат был способен на все, но тогда…
– Где логика? – возразила я. – Если это сделал брат и послал ее за портретом, он бы ей сказал, что портрет в чертежной доске, и Гатя первым делом принялась бы искать свою доску, а не крушить мебель в квартире.
Матеуш не согласился со мной.
– Ведь мы же не знаем наверняка, кто спрятал «Цыганку». Могла это сделать мамуля, мог еще кто-то. Пока же я знаю лишь то, что «Цыганка» была и исчезла. Ты вынесла отсюда доску. Может, идея моя гроша ломаного не стоит, но проверить же можно? Где эта доска?
Пришлось признаться, что доску я одолжила приятелю сына и даже сама отвезла его с ней на машине к дому приятеля. Матеуш схватился за голову.
– Ну что ты так переживаешь? Ведь нет же никакой уверенности, что «Цыганка» именно в той доске.
– Даже если нет уверенности, забери доску у того приятеля. Если бы ты видела, как Гатя искала свою «Цыганку», ты бы тоже переживала.
Его волнение передалось мне. Матеуш прав. Из-за пустяка Гатя не стала бы разорять квартиру. Только вот не находилось никакого объяснения, кому понадобилось пойти на такие ухищрения, чтобы спрятать портрет. Может, он и в самом деле представляет немалую художественную ценность, и тогда Матеуш просто по долгу службы обязан его разыскать.
И тут на меня снизошло озарение. Я вдруг вспомнила все непонятные вещи, которые года два назад происходили в моей квартире после того, как я принесла домой проклятую доску. Вскрикнув «Езус-Мария», я взмахнула руками и уронила коробок спичек в свою чашку с кофе.
Матеуш по-своему воспринял мой отчаянный жест.
– Не расстраивайся, у меня есть еще кофе.
И когда я, не в силах вымолвить слова, лишь покачала головой, поспешил заверить, что и спички у него тоже есть.
– Да нет же, погоди! Ты прав, дело в доске! Это не Гатя! – бессвязно выкрикивала я.
Зная мой темперамент, Матеуш дал время мне прийти в себя. Выловив коробок спичек, он принес мне свежий кофе, новый коробок спичек, поставил все это на столик передо мной и только тогда потребовал объяснений.
Я рассказала ему обо всех непонятных, загадочных событиях в моей квартире, и теперь, в свете последних данных, многое стало мне понятным. Кто-то видел, как я покидала Гатину квартиру, держа в объятиях доску. Кто-то принялся шарить в моей квартире – не сразу, года через четыре после отъезда Гати, наверное, раньше мой младший сын больше внимания уделял ключам, и этого таинственного незнакомца
