помочь в случае необходимости.
Но при этом отличалась какой-то загадочной глупостью, так как за рамки перечисленных достоинств ее умственные способности не выходили. А еще Хане ужасно хотелось, чтобы вокруг были одни замечательные люди.
Алиция, знавшая Збышека со школьной скамьи, с Ханей познакомилась гораздо позже и вся испереживалась, глядя на их отношения. С одной стороны Збышек, окруженный нежной заботой красавицы жены, просто обязан быть с нею счастливым, с другой — Ханя была проста и незатейлива, как поваренная книга. Тут хоть в лепешку расшибись, а все не понятно, как с ней быть и что делать.
Алиция, само собой разумеется, ничего такого и не делала и, что примечательно, никогда не злословила по поводу состояния пуговиц и рубашек Збышека, может быть, потому, что он был стопроцентным джентльменом. Даже если бы весь его гардероб порвала бешеная собака, он бы ей слова матерного не сказал, не то что швейцарский Влодек. Ханя же всю работу по дому проворачивала легко, незаметно и с соловьиной песней на устах. Хуже всего было то, что чем больше она изощрялась в приготовлении блюд, пришивании пуговиц и глажке рубашек, тем очаровательнее и соблазнительнее выглядела. Прямо-таки вся светилась изнутри, и Збышек, что уж тут скрывать, души в ней не чаял.
Чувства Алиции, таким образом, были весьма противоречивы, что отнюдь не мешало ей дружить с обоими супругами и постоянно приглашать к себе в гости. Один раз им удалось воспользоваться приглашением, было очень мило, потом занятость Збышека на работе все время заставляла их откладывать очередной приезд, и вот теперь это проклятое письмо совсем нас сбило с толку.
Черт возьми, а ведь на Ханю это очень даже похоже! Как и на Збышека: он всегда чертовски тактичен и сдержан, и вечно чем-то недоволен.
— Может, ты все-таки будешь читать свою корреспонденцию целиком, а не по кусочкам? — укорила я подругу.
— Могу и целиком, как-никак грамоте ученая, просто кто-то меня лишил этой возможности. А вот что ты по этому поводу думаешь? Потому как у меня свежая проблемка нарисовалась. Любовь-морковь… Нет, я к Хане хорошо отношусь.
— Я бы на твоем месте им позвонила. Чем ты рискуешь? Вот телефон.
— А если это не они писали? Глупо получится. Одно дело, что ты в курсе, а другое всех вокруг поставить в известность, что я письма теряю и вообще по жизни раззява.
От столь неожиданного признания я поначалу впала в ступор, потом оторвала копчик от кресла, плюхнулась назад, потом (на автомате) хлопнула рюмку коньяку и тут же (по-прежнему на автомате) наполнила себе ее снова.
— Ты что, серьезно думаешь, что для кого-то на свете это тайна? Боже мой, откуда эта наивность? Мне просто страшно за тебя становится!
— Вечно ты все преувеличиваешь, — одернула меня Алиция, сохраняя при этом полное спокойствие. — Они могут думать, что угодно, например, что это глюки. В любом случае я предпочитаю вычислить автора путем дедукции. Тебе же нравится дедукция?
Я с отвращением взглянула на коньяк, которого никогда не любила, встала, нашла теплую минералку, холодной не было, и снова уселась за стол.
— Ты мне тут кончай выкаблучиваться и не спорь из принципа, — потребовала я сурово. — Ты это письмо целиком в руках держала, а значит, и прочла больше. Что-то тебя в нем тронуло. Может, оно с самого начала у тебя ассоциировалось с Ханей? Я говорю — может, а ты засохни! Я к глупым чувствам отношусь с пониманием и в этой области в сто раз рациональнее тебя буду.
Тут Алиция выкинула такое, что бывает только в дурной американской комедии. Она вдруг заржала с присвистом, как простуженная лошадь, состроила жуткую рожу, подкинула вверх упаковку с салфетками, смахнула с полки банку с кофе, к счастью закрытую, нагнулась, чтобы ее поднять, и врубилась головой в тумбочку, на которой стояло ведро с компостом, вернулась в кресло и снова заржала. Мне удалось вставить слово, только когда она сделала паузу, чтобы хлопнуть очередную рюмку.
— Ну ладно, теоретически рациональнее! — буркнула я обиженно. — Не о практике идет речь, а о теории. Моя рациональность тут ни при чем, выкинь меня из головы. Короче! У тебя вышло, что одна баба влюблена в кого-то и понимает другую бабу, которая еще сильнее влюблена в другого типа, и та первая просит тебя помочь второй!
— Незачем было так вопить, — осадила меня подруга. — Раз уж тебя можно выкинуть из головы, потерплю до этого счастливого момента.
Я с облегчением вздохнула и пустилась в объяснения:
— Все просто: долбануло тебя. Если бы речь шла о глухоте, расстройствах всяких нервных, болезнях позвоночника, тебе все было бы нипочем, но тут чувства вклинились-взыграли. А вдруг, дескать, она в депрессию впала из-за любви? Тут я упрощаю, не дергайся, короче, вот почему тебя зацепило по полной. Ну, что скажешь?
— Похоже, ты умнее, чем кажешься, — призналась Алиция после секунды размышлений. — Но я все равно никак в толк не возьму, о ком идет речь и кто написал письмо. Ханя, я согласна, в первых рядах подозреваемых, но заметь, мы совсем твоего мужа из виду упустили.
— Ничего, муж никуда не денется, влюбится и женится. Уж он точно этого письма не писал. Если хочешь, я могу Хане позвонить, скажу, что у тебя пустила корни, и в разговоре тема сама собой проявится. А не проявится, значит, не она.
Алиция немного подумала и согласилась.
Я позвонила Хане.
— Ой, ты правда у Алиции? Вот здорово! — обрадовалась та. — Слушай, я ей письмо послала, ты случайно не знаешь, она его прочитала?
— Прочитала, — на голубом глазу заверила я Ханю без малейших угрызений совести, донельзя восхищенная нашим точным попаданием в яблочко. — У нас даже дискуссия по этому поводу завязалась, вернее, не совсем по этому, а так, вообще, за жизнь.
— Ой, дорогуша, я знаю, что вы иногда сплетничаете, ты же понимаешь, она такая приличная женщина, и такое с ней несчастье…
— С Алицией? — ахнула я прежде, чем осознала собственный идиотизм.
— Да нет же, с Юлией!
— Ну да, конечно. Так она Юлия? Разумеется, а какое несчастье?
— Как, я разве не написала?
Может, и написала, но скорее всего на первой странице письма, которая так и осталась непрочитанной. Но объясняться по этому поводу не имело смысла.
— Написала, но без подробностей. Как это случилось?
— Ой, просто жуть! Две машины, она совсем не виновата, в нее врезались. Вся была переломана, просто вся! Ребра, таз, ноги, просто чудо, что верхняя часть цела, руки, голова… И позвоночник, просто чудо, что позвоночник не задет, и теперь ясно, что паралич ей не грозит. Но долго не было ясности, жуть, сколько мучений, полгода все срасталось, исправлять пришлось, столько по больницам моталась, потом санаторий, теперь уже может ходить, но не известно, сможет ли иметь детей, это все из-за таза, а они так детей хотели, а она так его любит, и он ее тоже, но теперь она боится, что он ее может разлюбить.
— Кто это он? — безжалостно перебила я Ханю.
— Чудесный человек, чудесный, очень красивый, пользуется бешеным успехом, очень образованный, гуманитарий, поэт, критику пишет и рецензии, такая популярность…
Судя по возне, Збышек завладел трубкой, потому что в ней послышался его голос
— Иоанна. Приветствую. Мегаломан, мифоман и фанфарон…
Ханя отняла у мужа трубку.
— Господи, какие слова говорит! Ты его не слушай, у него другим голова забита, а то можно подумать, что он ревнует. А может, и в самом деле ревнует?
— Тебя любой бы ревновал, — дипломатично заявила я, почти не напрягая совести.
— Спасибо, дорогуша, он мою идею раскритиковал, а мне казалось, что она и правда уже опять
