— он любил Славу настоящей, преданной любовью. Это был именно тот мужчина, идеально подходящий для какой-то второй неотъемлемой составляющей Радика. Но мужчина Радик маскировал эту любовь, прятал ее от самого себя под видом корыстного желания издать книгу, работать директором диспетчерской службы и так далее, называл ее: “мне просто нравится дружить с ним, мне просто интересно с ним общаться”. Радика поражала сама возможность проявлений ТАКОЙ любви в нем, смешило и отвращало несоответствие физиологии. “Как же такое возможно в божественном мире? Зачем это нужно? Я не хочу быть извращенцем. Женщины тебе нравятся больше. Да. Отношения со Славой не нужны тебе как воздух. Ты задыхаешься? Нет, что ты! Ну и все. Все!” — так убеждал себя Радик. И чувствовал, что это не “все”. В голове мелькали картинки их встреч со Славой, он замирал и с ужасом прикрывал глаза. В Радике вообще чего-то недоставало, чтобы все время быть настоящим мужчиной, его организму не хватало сил жить в постоянном страхе и мужской ответственности за другие жизни. Слава давал отдых всему мужскому в Радике, он ослаблял в нем тугой этот узел.
— Ты чего жмуришься, как котяра? — засмеялась Танька, глядя на него через зеркальное отражение.
За отложенными кардиганами “Федели” и “Биланчиони” приходил писатель-фантаст Василий Гольяненко, 52-й размер, ворот сорочки 43, предпочитает кэжуал. Радик хотел рассказать ему о себе, но, памятуя о Славе, Зоненфельде и прочих, отказался от этой мысли. Однако Гольяненко сам все выспросил у Радика, и, только когда тот ненавязчиво стал предлагать ему свой мистический труд о самолетах, Гольяненко понял, что милый и удобный продавец перешел за свою функцию и превращается в его личную проблему, — испугался, пошел на попятную, но рукопись все же взял с досадой и премногими оговорками. И Радику стало так тяжело, что захотелось остановить его на эскалаторе и отобрать свой тяжкий бумажный кирпич.
“В магазине, перед закрытием, когда я укладывал галстуки в ящик, молодой продавец из “Китона” спросил:
— А у тебя есть какая-то мечта? — он смотрел на меня с пустым сожалением и отчуждением.
Я и сам так когда-то спрашивал у совсем уж недалеких, неудачливых и тупо спокойных людей. “Хотелось бы, конечно, чтоб самолеты не роняли”, — подумалось. А ответил в том смысле, что мне уже не о чем мечтать, что с возрастом и т.д., бред, короче”.
Радик спохватился и вздрогнул, ощутив себя окаменело сидящим в гремящем вагоне метро. “Что я, кто я, куда еду?” — страх поселился в его душе.
Радик вдруг стал различать на лицах людей в метро этот вечный знак того, что ты прошел испытание, утратил иллюзии, и твои мечты не сбылись, ты не стал, кем хотел, но надо дальше жить. И в голове у него остались только мысли о торговле, о том, что Ирка, тварь, проданные им костюмы забила на Таньку, о том, что бухгалтерия потеряла куда-то два его рабочих дня. Череда его дней сливалась с бесконечным и бессмысленным воем метро.
Радик начал попивать. Алкоголь примирял его с действительностью и с самим собой, он стал его небом и самолетиком в нем. Радик начал курить с прежней силой.
“Снова предновогодняя истерия. Во всех киосках журналы с сотнями советов, как правильно встретить Новый год, как скинуть лишние килограммы, на календарях животное — символ наступающего года. Тревога и ожидание, будто должен прийти кто-то очень важный, и, как всегда, пустое, тягостное замедление времени перед этим событием. И поиск чего-то нового в прозрачной обыденности бытия, другого, будто бы уже мелькнувшего в правом уголке глаза, почти проступившего.
Вышел погулять с Найдой. В подъезде крепкий парфюмный запах. Темно, праздник все ближе. Нижние слои атмосферы сияют, отражая салюты, насыщаются светом. Небо по всему краю чаши вибрирует световыми всполохами. Вспышка, а затем будто оттянутый на резинке грохот. Грохало где-то слева, а в темноте справа резко вздрагивала, взблескивала синим стена дома, как в летнюю грозу. Взрывы, щелчки, треск и жужжание накладываются, перебивают друг друга, сыплются. Забавно, наверное, смотреть на это все с самолета, будто в войну.
Новый год отмечали у Ирки с Ромкой. Просто поднялись с нашего второго на их пятый этаж. Ирка надела пышное платье, и ей было тесно на кухне. Герман с Максимом заснули в большой комнате на диване. Ромка разливал. Я пил и только тяжестью наливался. Как всегда, был включен телевизор.
— А Путин уже выступал? — спросила бабушка Ромы, неожиданно появившись из темноты коридора.
— Нет еще, гранд маман! — усмехнулся Ромка и добавил громче: — Мы тебя позовем.
Казалось, что в телевизоре установлен аудиовизуальный фильтр и все, кто выступал, были до ужаса похожи друг на друга, а песни, которые они перепевали из советской и зарубежной эстрады, все звучали на одной волне, даже “Эль кондор паса”. Как будто на всю страну насадили этот фильтр.
Вместо разговоров хотелось булькать и выпускать пузыри. И водка не пьянила, словно она тяжелая вода.
— Ну, что?! — Ромка с бокалом в руке хотел торжественно встать, но стул уперся в газовую плиту, и он замер на полусогнутых. — С Новым, добрым, успешным и счастливым годом! Всем гарантированной удачи и уверенных успехов! Остается пожелать сил для того, чтобы выдюжить наплыв такой прухи!
Слава богу, что кончился этот год. Отменно неудачный в моей судьбе, 2006 год. Конечно, шестерка — бессмысленная цифра, тебе всегда было пусто в годы на шестерку в конце. Еще в год Собаки не везло. Да, тяжкие, потные годы были.
— Радик, тебе не кажется странным, что все в жизни происходит не так, как мы хотим, — глаза Ромки сияли проповедническим светом. — Словно бы назло!
— Кажется.
— Вот ты работаешь, мучаешься, заставляешь себя, а можно просто силой своей правильной мысли творить с реальностью все что угодно.
Радик наблюдал, с каким милым женским интересом Лорка слушает Ромку.
— Ты слышал об управлении реальностью? Ты спишь!
— Н-нет, — встрепенулся Радик.
— Мы все спим, а надо проснуться! Проснуться и сообща посылать во вселенную энергию хороших мыслей. Сила мыслей способна материализовать все. Вот я смотрел на свои руки, а потом закрывал глаза и мечтал, что мои пальцы сжимают руль, переключают рычаг скоростей… вон, пожалуйста, посмотри в окно — мой “Санйеонг” стоит.
— А кредит на меня оформил, — сказала Ирка. — Типа на нем и так много банков висит.
— Ну не важно, Ир. Мысли офигенным образом воплощаются в действительность, а реальность буквально на глазах меняется, понимаешь, Рад?!
— Какой же ты замороченный, Ром! Что ты Радика с панталыку сбиваешь, несоветский ты человек.
— А Путин когда будет выступать? — снова появилась бабушка Ромы, видимо, услышав голос внука. — А это кто, Путин?
— Вот дался он тебе, ба?!
— Ну ладно, позовете, когда будет…”
“Утром меня приветствовала та же вечно неизменная прозрачность реальности, данной нам в ощущение, тот же белый снег, черные деревья и пустые окна в холодных выемках бетонных скал.
До Нового года подходила Вера. Все-таки мне очень нравятся женщины с большим носом, они такие трогательные, беззащитные.
— Ты где раньше работал? — с какой-то неприязнью спросила она.
— В “Труссарди”, Вера Сергеевна.
— А че менеджером не стал?
— Не хотел, я наукой занимался.
— У тебя техническое образование, хорошо. Хорошо. Ладно, Радик, пока, — таинственно сказала она.
В общении с ней чувствую себя скованно, не могу подобрать слов, прячу глаза и т.д. Когда у меня так с женщиной, это, как ни странно, точный знак того, что я ей понравлюсь.
После Нового года к нам пришло Боско ди Чильеджи. А я стал зональным менеджером зоны “Мужская
