Радик получил первую зарплату и на удивление большие проценты. В первый его выходной поехали всей семьей в “Ашан”. В автобусе Герман заснул. Радику было очень приятно, что все люди кругом проявляют внимание и заботу. Вокруг супермаркета стыло и сияло на солнце море машинных крыш. “Да, когда появляется семья, сразу понимаешь, что нужна машина, как это удобно”, — с грустью и завистью думал Радик.
— Да, все-таки очень удобно с машиной, загрузили все — и домой. — Лорка смотрела на машины и щурилась на солнце.
— Это со стороны так кажется, — сказал Радик. — А бензин? А пробки? А если авария… Ну ничего, у нас будет водитель.
— Когда?
— Со временем.
Герман косился на яркие витрины, ему было все интересно, и все-все вокруг внове. Радик сейчас испытывал чувства, прямо противоположные тем, когда от безденежья и отчаяния украл открытку. Он чувствовал себя самодовольно уставшим, спокойным и счастливым отцом семейства. Все эти мелкие и крупные товары вокруг служили неким подтверждением того, что Радик жив. Они были уютным продолжением его жизни, удивляя и радуя своим удобством, опрятностью, открывая ему что-то новое, заботясь о нем. Они утверждали жизнь. А когда Герману исполнится лет шесть, он обязательно купит ему этот квадроцикл с аккумулятором, ведь это недорого, а тогда станет еще дешевле. Скорее бы он вырастал. И тогда…
И тогда Радик поймал себя на этих мыслях, услышал свои слова, обращенные к продавцу-консультанту, обернулся и словно бы увидел другого Радика, который наблюдал за ним — счастливым и спокойным отцом семейства, как он выбирает продукты, общается с продавцами-консультантами. И этот второй Радик тосковал, ему было жутко среди этих пустоглазых людей, этих товаров, залитых мощным искусственным светом, он чувствовал себя благовоспитанным и прилежным животным, он чувствовал себя фабричным товаром природы. Супермаркеты оправдывают фашизм. Ему захотелось сорвать с себя эту маску, нивелирующую его в толпе, уничтожить в себе это мерзкое и фальшивое животное, уничтожить этот фильтр, не допускавший возможности творчества, страдания и непохожести. И тогда Радику, впервые с такой силой, захотелось выпить пива.
После магазина поехали в лесок, к железной дороге. Сидели на высоком склоне, ели курицу-гриль, пили пиво. Герман заснул, распластавшись усталой чайкой по груди Радика. Лорка радовалась, что появилась надежда расплатиться с кредитом и есть деньги заплатить массажисту, который будет исправлять Герману вальгусность стоп.
Радику приятно было смотреть на поезда, казалось, что жизнь не стоит на месте, что у него тоже есть цель, что он тоже куда-нибудь когда-нибудь уедет.
— Какое-то пиво вкусное, да?
— Да, я тоже удивилась, ведь оно тебе никогда не нравилось. Надо будет покупать Хугарден.
— Когда-нибудь и мы все вместе поедем на отдых, к морю, хотя бы в Крым.
Лорка вздохнула и постучала по древесному корню, а Радик с наслаждением припал к холодной банке. И Лорка достала бутылку.
— Напиться хотите, мама?
— Нет, просто жажда какая-то.
— Ладно, напивайся, повезу тебя с Германом в коляске.
Радик пьянел и замирал в предчувствии счастья выходного дня, как они приедут, поедят, возьмут еще пива, разлягутся все на диване и будут смотреть на дивиди новый фильм, который по дешевке купили в “Ашане”, а завтра еще возьмут какой-нибудь фильм в прокате.
— Я остановлю эти поезда! Я запрещу им шуметь! А ну-ка отключить звук, фьють! А хочешь, я задницу покажу поезду, андижанскому или бишкекскому!
Лариска смеется, грудь ее трясется, и скользкий сосок выскакивает изо рта Германа, он недоволен, хмурится и раздражается.
— Не смеши меня, — просит она.
Дома выложили покупки и как всегда удивились, что так много потрачено денег, а куплено всего ничего — что-то в холодильник, что-то на кухню, Лоркины моющие средства в ванную — и все, только пустые пакеты.
Герман не засыпал. Весь — один мощный, неутомимый агрегат для воспроизведения крика. А Лорка, как всегда, невыносимо долго принимала душ. Радику мучительно хотелось выломать дверь в ванную или отшлепать ребенка, мышцы вздрагивали, подвигали руку к орущему существу.
Радик вскочил и подошел к ванной с желанием крикнуть или погасить там свет и лечь спать. Вернулся, лег и долго ссорился с Лоркой внутри себя: “Но если наорать, поругаться с нею, то не будет секса или он будет уже не такой, как надо, нет, точно не будет, я уже сам не захочу, а простата ноет, простатит, наверное, начинается. Лишь бы не сорваться и не высказать ей все в лицо во время процесса”.
После краткого перерыва Герман завизжал на еще более высокой, истерично-капризной ноте, и Радик свирепо бил ладонью по матрасику рядом с ребенком. Потом сел на кровати и заткнул уши, давил ладонями изо всех сил. Читая в газетах о том, как некоторые отцы наносили увечья своим детям, он уже не ужасался с абсолютным неприятием и непониманием: как же так можно?! Теперь он их отчасти понимал, он сам едва сдерживал свои руки, будто дьявол подталкивал их под локти.
В три часа ночи разбудили татары, орали снизу, а потом начали драться с таким грохотом, будто вырывали батареи центрального отопления. Как же там их пятилетний сын? Затихли, а потом у подъезда появилась “скорая”. Уехала и минут через десять подъехала милиция — молодые ребята на “Жигулях”. Увезли мужа, хотя виновата была жена. До работы оставалось три часа. Невыносимо хотелось открутить стрелку назад или напиться и заорать, как и все они.
В пять часов вечера на эскалаторе из салона “Артиколи” на второй этаж медленно восходила судьба господина Соколкина Радика — он узнал седую голову и черные густые брови Зоненфельда, его ладную фигурку сорок восьмого размера, регулар или корто, скорее всего корто. “Вот теперь я понял, боже, зачем ты послал меня в этот магазин! — сам себе сказал Радик и ухмыльнулся под нос. — Спасибо, спасибо Тебе!” И ровно в этот момент из динамиков раздалась грустная, нежная и трагически сдержанная просьба Патрисии Каас: “Иф ю гоу эвэй, иф ю гоу эвэй…” Она всегда была хорошим знаком для Радика.
— Я бы хотел приобрести летний костюм, — Зоненфельд не узнал Радика, он даже не посмотрел на него, просто обратился как к отдельно взятой торговой функции.
— Я бы предложил вам Корнелиани, с кручением нити сто пятьдесят, — говорил Радик, хотя заранее отложил все костюмы 48 Сorto. — Потому что кручение нити сто восемьдесят, как у Китона или Бриони, — это слишком торжественный вариант. Ткань настолько тонкая, что видно зажигалку во внутреннем кармане, не говоря уже про телефон, и она тянется. А в этом костюме можно работать за компьютером, вести автомобиль и так далее. Ткань очень функциональная.
— Да-да. Меня устраивает такая ткань.
Костюм сел идеально: приподнял линию груди, очертил плечи, мужественно поджал талию и словно бы распрямил сутулую фигуру ученого.
— Ну, как вам? — Радик едва сдерживал ликование. — Что скажете?
— Неплохо, по-моему, — Зоненфельд поджимал губами улыбку удовольствия. — Сейчас придет мой помощник, мы с ним посоветуемся, я ему доверяю.
— Константин Петрович! — не выдержал Радик. — Вы меня не помните? Вы нам лекции по математическому моделированию читали.
— Что вы говорите?! Да-а, слушайте, — близоруко прищурился он.
— В МАИ!
— А я даже и не смотрю, продавец и продавец.
— Я защищался у вас.
— Так-так, что-то припоминаю... По технологии бароиндикаторных покрытий защищались?
— По теории опасных сближений. Радий Соколкин.
— Так-так. Слушайте, а что же вы здесь делаете?
