велосипед и подождал попутку. К десяти утра был возле Соль-Илецкого РОВД.
— Закрывайте меня! — громко сказал он, войдя в кабинет, полный каких-то людей. — Я не могу больше. Мне страшно. Это я, я их убил!
— Тьфу, ты!
Какой-то чернявый мужчина в рубашке с короткими рукавами, Димка уже видел его в деревне, рванул к себе и втолкнул в боковой кабинет.
— Посиди пока, остынь, — он толкнул его на диван.
Димка посидел, выпил воды из бачка с краником. Потом вернулся тот же мужчина.
— Эльдар Магомедов! — представился он. — Он же капитан Катани, он же Безруков… Водички выпей.
— Пил уже.
— Рембо настоящий твой дед, а! — он восхищенно цыкал и поднимал верхнюю губу, будто хотел достать ею кончик носа. — Ай я-я-яй! Если б ты знал, какую он…
— Это я стрелял, говорю.
— Ты что-то не то говоришь, парень! — цыкнул капитан. — Вся деревня одно говорит, а ты другое. Нам что, всю деревню закрывать? Если б ты знал, какую вы шнягу с отдела сняли. Нам от них больше геморроя было, чем бабла!
— Ясно, — устало сказал Димка.
— А вот нам не ясно, слушай, э? — мужчина вопросительно щелкнул языком и открыл сейф. — На, почитай пока.
Он осторожно положил на стол пистолет.
— Давай, друк, пиши все, что знаешь об этом пук-пук.
— Ничего не знаю. Не помню.
— Молодец, пять минут в отделе, а уже в отказ пошел.
— Трофей, наверное? Что еще может быть?
— Хорошо, мы этот Вальтер пистоль оставим в музее нашего “Поля чудес”. Есть возражения?
Димка помотал головой и крепко сжал ладони коленями.
— Загубил я свою жизнь, — шептал он.
А когда посмотрел на капитана, увидел насмешливый и презрительный взгляд человека, которому, скорее всего, не раз приходилось переступать человеческие и божественные законы.
— Ты вот что, друк. У вас там поп есть, ты к нему, да. Если он не поможет, возвращайся, мы тебе один психушка адрес дадим.
В храме, так же как в детстве, пахло древесной пылью вымытых половиц и семечками, которые лузгали люди во время киносеансов, никакие другие запахи не могли заглушить этого. Сохранилась та же гулкость большого зала. Вон там был экран, на полу перед ним вповалку лежали дети и порой даже собаки. Иногда кто-нибудь подкидывал шапку и по целлулоидному миру взлетал неприятно-реальный черный комок. Бросали шапки и в само полотно. Сидевшие впереди поднимали воротники, потому что задние плевались из трубочек семенами тополя. Там, где лились индийские слезы и джаз играли только девушки, где скакали неуловимые мстители и расстреливали патроны последние герои, где бежали влюбленные вдоль прибрежной линии, теперь тускло горели свечи и мерцали древние лики святых.
— Вы крещеный? — строго спросил священник.
— Вряд ли…
— Что?
— Не знаю, не помню, я — советский.
— Кгм… Пойдемте, поговорим на лоно природы, — предложил он.
— Хорошо.
— Татиана! Татиана! — прогудел он, постучав в бывшую будку кассирши. — Присмотрите!
Прошли мимо закрытого магазина “Юбилейный”, мимо затянутого паутиной памятника героям Великой Отечественной.
— На днях родила женщина из Ветлянки, православная, верующая, — сказал священник, подбирая мирские слова. — Родила и тут же удушила, пребывая в состоянии аффекта, оттого, что не сможет прокормить еще одного ребенка. Удушила и сама ужаснулась… Ее осуждают, говорят, и в войну такого не было. Да. В те роковые годы была огромная вера в победу и надежда на счастливую жизнь, было равенство в горе и радости, взаимопомощь, боговдохновенная энергия была. А сейчас неизмеримо хуже, ведь женщина эта понимает, что энэндэнс — никто никому ничего не должен, что твои проблемы — это только твои проблемы, и стоит она, нищая, с новорожденным на руках перед целой ордой ненасытных, циничных хамов… А к чему я это? — священник беспомощно улыбнулся и нахмурился.
— Я понял, понял вас, — кивал Димка.
— Стыдно, наверное, проявлять такое малодушие. Нет такого нечаянного и непреднамеренного греха, которого не принял и не простил бы Господь. Надо верить! Короче говоря, прекратите истерику, уважаемый Феодор, и уезжайте отсюда подобру-поздорову…
Его остановил сиплый кашель. Этот звук ударил и словно бы включил другую программу. Коля сидел в том же положении, в каком его видел Димка перед отъездом: горбато всунувшимся в цветной пузырь монитора.
Он вдруг отскочил от экрана и повалился на пол.
— Ты чего, Коль?
— Нога, нога затекла.
— Разотри, — склонился Димка.
— Ты где был, козел?! — Коля с неожиданной агрессией схватил его за грудки.
— Я уж тут мысли разные начал думать… Да и сам чуть не подох без тебя!
— Коль, займи мне рублей пятьсот на неделю.
— Ну, е мае! На, возьми! — у него было пятьсот, но он протянул тысячу. — Деньги — навоз, сегодня нету, а завтра — воз.
Димка ушел, а Коля все продолжал что-то говорить и даже засмеялся чему-то своему. Танюхи не было с тех самых пор — тот же пакет бифидока в мусорном ведре, в шкафчике так же лежит зубная паста плашмя, а Танюха всегда ставит вертикально.
После событий последней недели Димка отупел и ничего не чувствовал, кроме усталости, голода, жажды. Перед глазами пролетали пустые, пыльные картинки. Но утром, когда он чистил зубы, в зеркале из-за темного угла выскочила зареванная Ивгешка и побежала, как на карусели пронося мимо Димки до ужаса родное и некрасивое лицо, именно эта некрасота пленяла его без памяти. Он громко застонал и разбрызгал белую жижу изо рта.
— Алле, чувак! — крикнул с кухни Коля, он словно бы следил за ним теперь. — Ты на кого там фантазируешь?
Димка вышел в город и замер. Он стоял в центре оглушающего шума — над ним пролетали самолеты, мимо проносились лавины машин, грохотали поезда и накручивали круги электрички метро, бурлили людские потоки, и проходила жизнь, но он ее не чувствовал. Шарик Димкиного тела потерялся и завис на этом пейнтбольном поле, он забыл все свои прежние автоматически отработанные, но в целом хаотические маршруты передвижений. Ища себе место, он вдруг понял, что в стране не делается ничего серьезного, перспективного и с удовольствием устроился на “студенческую” работу — курьером. Он даже и не представлял, как много в Москве дверных ручек, дурно становится. Однажды принес рекламные материалы в ресторан японской кухни “Тануки” и едва не рассмеялся, увидев среди обслуживающего персонала, наряженного в средневековые японские костюмы, людей, очень похожих на Амантая и его жену. Он обрадовался этим японцам-казахам, как родным, захотелось познакомиться с ними, поговорить. Им бы растить овец и есть бешбармак, а они делали роллы и суши, кланялись пресыщенным людям, капризничающим, как дети. Димка разносил толстенные гламурные журналы по бутикам, пригласительные
