Претендент на царство

мол, живём, как на войне!), солидную и уравновешенную «Приокскую новь».

— На, дружище, читай! И соображай! На последней странице. Так и называется: «Трагедия в Гольцах». Ты представляешь, — не прерывал он своё словесное извержение, — этот Семён Иванович Силкин недавно превратился в графа! Чес… кажется, граф Силкин-Чесняков. Надо же, Чесняков! А сам — прохвост! Говорят, ворюга из ворюг! Так вот, представляешь, в «Утре Рязани» заголовочек: «Погиб новоявленный граф»! Ваше сиятельство! Ха-ха… — смеялся он. — Нет, ты подумай, до чего мы дожили — сиятельства объявились! Скоро и царя-батюшку, его величество, возвернут!..

Я уже не слушал Вячеслава, читая сенсационное сообщение:

«Трагедия случилась во время утиной охоты недалеко от села Гольцы. Погиб от случайного выстрела бывший начальник Городецкой нефтебазы, а ныне заместитель генерального директора концерна „ОРД“ С. И. Силкин. В последнее время он предпочитал именовать себя графом Чесенковым-Силкиным, обнаружив в архивах Санкт-Петербурга документальные свидетельства того, что является потомком внебрачного сына князя С. М. Голицына.

Самопроизвольный выстрел случился, когда Чесенков-Силкин через дуло заряжал старинный пистолет. Пуля попала ему в межглазье. Он скончался, не приходя в сознание.

Генеральный директор концерна „ОРД“ М. А. Ордыбьев глубоко переживает нелепую трагедию.

Несчастный случай на утиной охоте имел жуткое продолжение. Взбесившиеся доги, к которым питал слабость С. И. Силкин, оказавшись без присмотра, в сумерках напали на охранника штаб- квартиры „ОРД“ в Гольцах Шамиля Джусаева и чуть было не разорвали его в клочья. Он в тяжёлом состоянии доставлен в больницу, а егеря охотхозяйства Родион Малов и Роман Юсов отправились в окрестные леса, чтобы выследить и пристрелить взбесившихся псов. По последним сведениям, они это сделали».

— Ну, что скажешь? Убийство или несчастный случай? — наскакивал Счастливов.

— Обыкновенная расправа, — ответил я твёрдо. А самому вновь и вновь вспомнилось, как Ордыбьев оговорился: «Пупыря придётся убрать». Вот и убрали… Одного или всю троицу?…

— Ну, так как: убийство? — не отвязывался поэт.

— Думаю, что «да», — мрачно подтвердил я.

II

Стремительный Счастливов, как налетел нежданно, так и умчался, заявив, что ему обязательно надо повстречаться с главой Городецкой администрации, конечно, побывать в районной библиотеке, а также завернуть в Гольцы. «Зачем?» — удивился я. «Ну знаешь ли, не за тем, чтобы выведать подробности, — обидчиво бросил он. И всё-таки, оправдываясь, слукавил: — Просто хочу увидеть те перемены, какие произошли на малой родине первого коммунара. Разве не веская причина?» Отговаривать я его не стал. В конце концов, у него свои намерения и собственное представление о возможных выгодах.

Через неделю получил многословное письмо, написанное летучей скоропись, в том же стремительном духе, в каком и пребывает в жизни Вячеслав Счастливов. Ладно бы скорописью, но ведь его взгляды стремительно поменялись.

Отчего бы? Да, отчего такая прыть? А оттого, оказывается, что господин Ордыбьев готов «постоянно спонсировать» Славину газету «Звонница». Даже рвётся в авторы, хотел бы разработать малознакомую тему и, по прикидке Счастливова, сенсационную — о том, как Иван Грозный, пребывая в великой злобе на собственный народ, назначил касимовского царя Саиб-Булата государём всея Руси.

Вообще, господин Ордыбьев, по новому убеждению Вячеслава Счастливова, настоящий меценат: «крупный и культурный предприниматель, искренний и щедрый». Он отвалил громадное вспомоществование семье Силкина, собирается послать младшую дочь того в Англию — на стажировку в Кембридж, причём вместе с матерью, чтобы они легче перенесли невосполнимую потерю.

Ордыбьев, оказывается, и «исключительно благородный человек». По Славиной подсказке он уже пригласил скульптора соорудить величественное надгробие в центре Гольцов двум Семёнам Силкиным, деду и внуку, двум символам обновлявшейся в XX веке России — революционеру-коммунару и демократу- реформатору.

«Потрясающая идея, не так ли?! И, заметь: моя!» — восхищался счастливый человек, поэт Вячеслав Счастливов. Господи, сколько же у иных тщеславия!..

Как выяснилось, в Гольцах он провёл «три полных дня» и принимали его там «по-царски». Славик хвастался, что его «донжуанский список» нежданно пополнился, и он не сомневается, что «будет расти». С раздражением сообщил, что с «Ларисой Григорьевной покончено. Представляешь, у самой бальзаковский возраст, а изображает из себя недотрогу. Всюду носятся с ней, и ты в частности: Лара, Ларочка, а она просто вздорная бабёнка, вообразившая о себе невесть что». Он грозил: «Будет бегать за мной, как леди Каролина Лем за каретой Байрона! Помнишь, переодевшись в пажа, с факелом? Но я, как Байрон, останусь непреклонным!» И глумился в своей обиде: «Видел бы ты, как она постарела, как подурнела, а туда же — принцессу из себя корчит!» И опять хвастался отвергнутый, уязвлённый Славик: «Передо мной нынче — нескончаемый выбор! Сонм молоденьких принцесс! Одна другой краше! И никто из них мне не откажет!»

Небрежно упомянул, что мельком виделся с Базлыковым — «твоим букинистом из отставных майоров, который нынче верноподданнически служит Мухаммеду Арсановичу», — и тот ему не понравился: «мрачный и замкнутый тип». Правда, тут же оправдал Базлыкова: мол, у него большие неприятности — «жена сошла с ума, и её пришлось отправить в сумасшедший дом в Рязани».

На этой фразе я замер: заклинило душу. Я перечитывал её, пытаясь уразуметь последствия. Но мысль застряла на одном: её там залечат… Неужели и ей уготована расправа?.. Судя по всему — да! Но Базлыков вряд ли её спасёт… Вряд ли когда-нибудь узнает правду… Господи, какое страшное время!

Наивный и обидчивый, как дитя, поэт Счастливов с ехидцей, а я ощущал с дурным, неуместным смешком далее писал: «Представляешь, у этой трагедии прямо-таки детективное продолжение, как в современных триллерах: охранники Силкина, тебе хорошо известные, — уродливый, со змеиной головкой Родька и придурковатый хряк, а, вообще-то, злобный вепрь Ромка, угнали шикарный „гранд-чероки“ и скрылись в неизвестном направлении. Их ищут от Москвы до Самары, но, вероятнее всего, они подались на Кавказ. Ведь представляешь, может оказаться, что был-то, в самом деле, не несчастный случай, а преднамеренное убийство. Именно это подозревает Мухаммед Арсанович. Он, знаешь ли, искренне переживает, тем более, как выяснил, эти самые Родька с Ромкой беглые рецидивисты…»

А далее наивняк Счастливов в неподдельной обиде упрекал меня «в умышленном умолчании, а попросту — во лжи!».

Ведь, как поведал ему гостеприимный Мухаммед Арсанович, Семён Силкин, можно считать, являлся моим «давнишним другом». Оказывается, он подарил мне уникальную семейную реликвию, икону Христа Спасителя, а всего лишь две недели назад «по его дружескому приглашению» я участвовал в утиной охоте, и он лично подстрелил для меня красавца-селезня.

Тогда же, на той же охоте, мы повстречались с Мухаммедом Арсановичем и «задушевно беседовали», в частности, о моём паломничестве в Старую Рязань, и он, Ордыбьев, всё же надеется прочесть в «Звоннице» мой «юбилейный очерк».

В контексте произошедших событий напоминание о батыевом погроме Руси воспринималось кощунственно — как сладкая азиатская улыбка, перед тем, как протянуть чашу с ядом, или во время прощальных объятий нанести кинжальный удар в спину.

В своём неудержимо-многословном письме — и это особенно важно — Вячеслав Счастливов прямо- таки по-прокурорски допытывался: как я отношусь к татарам? Тут же категорически высказывался сам, видимо, призывая меня последовать его обновлённым убеждениям. Оказывается, теперь он полагает, что, подобно угро-финнам, то есть мордв, муром, мещер, татары также корневой для России народ, как и мы сами, славяне…

Дожили! Выходит, теперь Батый наш хан, а три века ига просто вживание друг в друга, — чтобы «стать и единокровными, и корневыми». Всё ещё по-советски Счастливов пытался покумить татар с русскими, — завоевателей с покорёнными, палачей с жертвами…

Ох, Господи, как легко переосмысливается история!