— Разумеется, пожалуйста.
Договорились — я через час вернусь. Этот час я просидела в машине, прогулки мне были ещё не по силам. Правда, у меня хватило такта отъехать от костёла на почтительное расстояние, чтобы не давить на психику ксёндза. Достаточно уже и того, что я впёрлась на машине прямо во двор костёла, подъехала к самому входу, что было не только неприлично, но и наверняка запрещено, не хватало ещё и после беседы с ксёндзом торчать у него под носом. Беседовали мы перед входом в костёл, потом викарий удалился в ризницу, проявив деликатность и не сделав замечания насчёт машины, но ведь выходя мог на неё наткнуться, увидеть, как я торчу в ней, не сводя взгляда с костельных врат, и счесть это психическим воздействием. Нажим на психику в любом человеке вызывает протест, а ксёндз тоже человек.
Этой своей идиотской тактичности я себе потом простить не могла…
Вторично подъехав к костёлу, я была поражена столпотворением у его входа. Стояла машина «скорой помощи» и две полицейские, двор оцепила полиция, меня тоже не пустили. Из костёла выбежали два санитара с носилками, на которых, прикрытый простыней, кто-то лежал. Вокруг меня голосили бабы, из их воплей я разобрала лишь «антихрист» и «святой человек».
Опустив в машине стекло, я громко вопросила, что случилось. Отвечать мне кинулись сразу все.
— Пани, нашего ксёндза викария убили, преступники, антихристы окаянные, нет на них грома небесного, не так давно святые мощи из костёла украли, совсем страх Божий люди потеряли, теперь вот прямо в костёле нашего викария убили, да не в костёле, а в ризнице, ну все равно в костёле, всю голову бедняге разнесли топором, да не топором, застрелили сердечного, такой золотой человек был, поискать, теперь костёл осквернили, весь кровью забрызган, такой рекой и текла до самого алтаря, наверняка хотели ограбить дом Божий, а наш викарий не побоялся богохульников, грудью на защиту бросился…
Уже больше не слушая баб, я сидела как громом поражённая. Ужасная мысль пронзила сердце: ведь это я убила викария!
Дура безмозглая, разговаривала с ним на виду у всех, на паперти, он из вежливости вышел ко мне, чтобы не заставлять женщину с больной ногой подниматься! И я, ослица, не скрываясь дала ему письмо Елены! Все получилось случайно. Подъехав, я спросила костельного сторожа, есть ли сейчас в костёле кто- нибудь из здешних ксендзов, и сторож пошёл узнать. Оказался тот самый викарий, у которого исповедывалась Елена. Кто же мог знать… Смилуйся надо мной, Господи!
Бабы вокруг по-прежнему голосили. Я подняла стекло, от воплей разбаливалась голова, а она и без того отказывалась работать, так оглушило случившееся. В собственное оправдание могу сказать, что я даже не подумала — вот, так я и не узнаю, что же произошло. Нет, меня целиком и полностью оглушило сознание собственной вины за гибель ни в чем не повинного человека. Действительно просто рок какой-то… Потом пробилась все-таки в голову капелька здравого смысла, вспомнила двух санитаров с носилками, как они бежали к машине «скорой», как та рванула с места и помчалась, завывая. Не стали бы они так торопиться, если бы везли труп. Видимо, в ксёндзе ещё теплилась жизнь, может, есть шансы на то, что удастся его спасти. И вот ещё полицейские… Езус-Мария, если они меня тут прихватят, не удастся выкрутиться. Ведь если бы даже письмо Елены я прочла уже после того допроса в управлении, я просто обязана была туда позвонить, передать вещественное доказательство, а не приставать к ксёндзу!…
Затаившись, я тихо сидела до тех пор, пока не уехала полиция, пока народ не стал расходиться из костёла после мессы. И только когда никого не осталось, опять решилась заехать во двор костёла. У входа беседовали два ксёндза, похоже, один из них пробощ. Вышла из машины и, отчаянно хромая, дрожа всем телом от волнения, потащилась к ним.
— Простите, ведь вы ксёндз пробощ? — обратилась я к старшему из священнослужителей. — Теперь я уже совсем не знаю, что делать. Боюсь, это из-за меня стреляли в ксёндза викария, и умоляю вас, ради всего святого, поговорите со мной!
Естественно, эти слова я произнесла чуть слышно, какие-то старушонки все-таки крутились поблизости и наверняка линчевали бы меня, услышь, что их обожаемого викария убили из-за меня, но пробощ не был глухим, услышал, кивнул и, вежливо взяв меня под руку, произнёс:
— Пошли, дочь моя, давайте…
Я не дала ему закончить, громко вскрикнув, ибо проклятая нога угодила на неровность между плитками двора. Хорошо ещё, что вместо обычного проклятия «О, к…!», я успела выкрикнуть одно «О!».
— Что с вами, дочь моя? — встревожился ксёндз.
— Ничего особенного, отец мой, просто ногу сломала, но ходить могу, если недалеко…
Недалеко оказалось какое-то хозяйственное помещение. Меня усадили в кресло, наверняка епископское, но за древностью уже вышедшее в отставку. Сам ксёндз занял место в столь же древней исповедальнице без верхних стенок и поинтересовался, о чем я желала с ним побеседовать. Набравши в грудь побольше воздуха, я в третий раз за день рассказала свою историю. Слушатель оказался внимательный и терпеливый. Когда закончила, только и произнёс с лёгким укором:
— Действительно, все обернулось не наилучшим образом.
Помолчав, ксёндз спросил:
— А где же письмо этой… Елены, вечная ей память?
— Письмо я оставила ксёндзу викарию, он сам попросил. Ради Господа, скажите же, что произошло с викарием, не то меня совесть насмерть замучает!
Пробощ тяжело вздохнул.
— Все произошло в ризнице, там кто-то спрятался, ведь двери не запираются, и выстрелил в викария. Стрелял из пистолета с глушителем, не удивляйтесь, мы, слуги Божии, тоже смотрим телевизор. Он не убит, но рана тяжёлая. Доктор Петркевич — великолепный хирург, мы все будем молиться, уповаем на Господа, надеемся, что с его помощью доктору удастся спасти нашего викария. К счастью, в момент покушения в ризницу вошла одна из наших прихожанок, преступник не сумел выстрелить второй раз и сбежал. К сожалению, прихожанка, женщина преклонного возраста, ничего не поняла и никого не заметила, хорошо, хоть шум подняла. Мы сбежались, вызвали «скорую», приехала полиция… Господи, воля твоя!
Я испустила такой вздох облегчения, что свободно могла надуть паруса знаменитого учебного парусника «Дар Поморья».
— Слава тебе Господи! Увы, колени преклонить не могу. Не дай Бог… до конца дней своих не простила бы себе! Конечно, я не нарочно, обратиться к ксёндзу викарию меня заставило письмо несчастной Елены. Я коротко перескажу вам его содержание. А кроме того, возить по разным странам человеческую голову в багажнике своей машины, это, скажу я вам, так просто не забывается. Наверняка все это связано с каким-то преступлением и в то же время относится ко мне, но вот каким боком — не пойму, а хотелось бы понять. Да, в полицию я обратилась, они не очень-то мне поверили и что предпримут — не имею понятия. Ксёндз викарий был единственной моей надеждой, я кинулась к нему, и вот результат…
— А вы не предполагаете, что за вами следили?
— Понятия не имею. Не исключено, Елена перед смертью могла наговорить преступникам много лишнего, возможно, несчастную пытали. Господи, я уже не знаю, что и думать! А не мог преступник забрать её письмо у викария? Может, из-за него и стрелял.
— Боюсь, дочь моя, стрелял он не из-за письма, а из-за сведений, которыми располагал ксёндз викарий. Ведь такие люди не верят ни в честность человеческую, ни в тайну исповеди.
Ксёндз явно на что-то намекал, явно давал что-то понять. Я поднапряглась и осторожно поинтересовалась:
— Ксендзы ведь тоже исповедуются. У кого исповедовался ксёндз викарий?
— Сколь несправедливо повсеместно распространённое мнение об умственной неполноценности женщин, — вздохнул ксёндз. — У меня, дочь моя, у меня.
— Выходит, вы все знаете, святой отец?
— Всего наверняка не знаю. И ничего не скажу. Подожду, пока викарий не придёт в сознание. Надеюсь, меня никто не попытается застрелить?
— Дай-то Господи, аминь. Как лучше поступить: приезжать сюда каждый день или можно связаться с вами по телефону?
— Достаточно телефона. Изобретения человеческие тоже свершаются по воле Господа. Вот номер моего телефона, а пани даст мне свой на всякий случай.
Я уже вставала со своего епископского кресла, когда в голову пришла светлая мысль: Груец не Лондон,
