В недобрый час дернул меня черт за язык. Знать бы, сколько еще предстоит хлопот, каким окажется это «исключение», бежала бы куда глаза глядят. Но ясновидением я не страдала, так что со спокойной душой снова погрузилась в свои догадки и домыслы.
Убийца забрал с собой микрофон, воткнутый вместо сучка в дверной косяк. О галлюцинации и речи нет, тогда я еще была в полном порядке, ум за разум у меня начинает заходить только сейчас. Возможно, тут имелся не один микрофон, возможно, квартира насквозь была нашпигована всякой подслушивающей пакостью. Теперь-то уж поздно гадать. Где он прятал магнитофон? Скорей всего, в каком-нибудь доступном месте – если вообще им пользовался…
Какого черта они раскрошили свечи?
И кто раскрошил? Алиция? Преступник? Сколько времени они горели?
Вот где в первую очередь надо разобраться. Кому и зачем понадобилось превращать в груду стружек красивые красные свечи? Никакого конкретного объяснения в голову не приходило, но чутье подсказывало, что здесь можно найти ключ ко всей загадке. На всякий случай майору об этом лучше не говорить.
Я прошла в другую комнату, якобы заинтересовавшись свалкой на письменном столе. Подсев поближе, напустила на себя задумчивость, в рассеянности уставившись на красный холмик. Да, их зажигали, это заметно невооруженным глазом. Сравнить бы остатки с теми целыми, что у меня дома! Увы, нельзя даже сгрести эти стружки в подобие свечи, майор велел ни к чему не прикасаться.
Осталась жалкая кучка, и на половину свечи не наберется. От силы на треть. Часа три горели, ну, три с половиной. Наверно, она их зажгла, когда пришел этот… гость.
Побыл, ушел, вернулся… Почему не тронул надпись на стене? Дурацкий вопрос, а что бы он сделал? Забрал бы стенку с собой? Соскребать пришлось бы до утра. Но не мог же он не заметить, что надпись появилась после его ухода! Наверняка пытался в ней разобраться. Добро бы человек посторонний, ну а если посвящен в ее дела?..
Я чуть не взвилась в кресле. Силы небесные, а вдруг он все понял?
Майор в это время снимал у меня отпечатки пальцев. Что-то говорил мне, я что-то невпопад отвечала. Ужасная мысль терзала меня: если этот подонок понял смысл завещания, то понял и то, что предназначено оно МНЕ!
И если он не законченный идиот – а все доказывает, увы, обратное, – ему известно, что я сейчас здесь, что завещание я прочла, приняла к сведению, ему ясно, что над его головой нависла смертельная угроза. И теперь он на эту самую голову встанет, лишь бы отвести от нее опасность. Костьми ляжет, чтобы опередить меня! Ну, это мы еще посмотрим. Еще неизвестно, кто кого. Времени, правда, у меня в обрез, надо срочно выполнить все, что мне наказала Алиция. Но как?!
Конверт, который мне нужно найти, лежит в прадедовском кофре. Кофр находится в прачечной, а прачечная – на чердаке одного старого дома в Копенгагене. В Копенгагене, на площади Святой Анны…
– Поздновато уже, – сказал майор, – но хорошо бы вам прямо сегодня съездить со мной для дачи показаний. Пока еще все свежо в памяти.
Я всей душой симпатизировала майору. Я больше всего на свете хотела бы разоблачить и наказать убийцу. Но чего бы мне сейчас хотелось меньше всего, так это ехать к майору для дачи показаний.
Я не владела собой, не владела своей мимикой, паническое мое состояние заметил бы и слепой, а мне надо было стоять насмерть, не проговориться ни словом. Притом пытать меня будет не кто иной, как майор – у него-то и пень заговорит.
– А может, нам поехать на моей машине? – только и спросила я обреченно. – А то мне некуда ее девать.
Майор согласился не задумываясь.
– Хорошая машина, – воздал он должное моему «вольво». – За границей куплена?
Я кивнула головой и чуть было не брякнула что-то вроде «заработана потом и кровью», но вовремя прикусила язык. Странной истории ее приобретения касаться незачем, да и кровью здесь вовсе не пахнет, а всякого вранья мне предстоит нагородить еще столько, что лучше пока обойтись без него. И вообще я бы на своем месте без особой надобности рта не раскрывала. Молчание – золото!
В управлении мне принесли кофе, я закурила сигарету и постаралась мобилизовать все свои умственные способности. Насколько я знаю майора, глаз у него наметанный, сразу заметит, что душа у меня отчего-то не лежит к правде, но тут уж ничего не поделаешь.
– Вы были очень привязаны к своей подруге? – спросил он скорее утвердительно.
Вопрос поверг меня в изумление; что он такое спрашивает? Была ли я к ней привязана?!
– Сказать «привязана» – значит не сказать ничего, – возмутилась я. – Тут другое. Алиция была для меня не просто подругой. Она была… Она была человеком, которому я доверяла больше, чем самой себе… Погодите, дайте помолчать, я все-таки не железная…
Я вдруг представила себе, что Алиции больше нет, и пришла в такое отчаяние, что чуть волком не взвыла прямо здесь, в милицейском кабинете. Но не затем я сюда приехала. Алиция возложила на меня исполнение последней своей воли, доверилась мне, и я не я буду, если ее подведу. А того, кто Алицию убил, задушу собственными руками.
Майор присматривался ко мне с участием.
– Я так понимаю, вы очень заинтересованы в поимке убийцы? – с мягкой проникновенностью сказал он.
– Вы правильно понимаете, – ответила я ему не менее проникновенно.
– Тогда перейдем к делу. Когда вы виделись с вашей подругой в последний раз? Желательно поточнее.
Я честно и добросовестно прикинула время, и у меня получилось, что мы попрощались вскоре после девяти. Скрывать тут нечего, а майору может сгодиться.
Сократив наш с Алицией разговор, я сообщила, что обсуждали мы главным образом проблемы квартирного ремонта и станковой живописи, поскольку Алиция собиралась повесить на стену что-нибудь подходящее. Собственно, против истины я не очень и погрешила.
– Потом Алиция пошла приготовить нам кофе, – продолжала я. – Заварила его в термосе – у нее такой термос особый – и принесла в комнату, но разлить не успела. Стала рыться в столе, искала фотографии – хотела показать – и тут наткнулась на забытый заказ. Какой-то эскиз. Она должна была срочно его закончить, чтобы отдать утром, ну, я и ушла, решив не мешать. Помнится, она еще сказала, что завтра у нее пропасть всяких дел.
Для верности я точно держалась диалога, который мы разыграли перед тем сучком в косяке. Мало ли что… Чем дальше несла я околесицу, тем больше впадала в уныние, все яснее представляя себе, какие кошмарные трудности ждут меня впереди. Как найти того типа, который ей делал ремонт? А ведь он может оказаться в этом деле нужной ниточкой. Да что ниточкой – веревкой, морским канатом! А как мне выбраться из Варшавы? Как выйти на людей, с которыми она последнее время общалась?
– После вашего ухода кто-то у нее был, – сказал майор. – Согласен, эта одинокая чашка наводит на размышления. Как вы считаете, кто мог к ней заявиться? Не обязательно убийца.
– Не имею понятия. Возможно, какой-то уважаемый ею человек – ради него она даже свечи зажгла. Или наоборот, из тех, кто всегда в тягость. Не знаешь, чем их занять, вот и выставляешь от нечего делать свечу.
– Либо начинаешь ее кромсать… Кто из ваших знакомых вписывается в такие ситуации?
Я быстро прикинула.
– Да, считайте, с полгорода. Уж чем-чем, а знакомыми Алицию судьба не обидела. Если надо, я, конечно, могу вычислить всех ее приятелей и знакомых, всех, кем она дорожила, но не вижу смысла. Для вас, по-моему, это плевое дело, а я даже не знаю их фамилий, не говоря уж об адресах.
– А как насчет тех, которые были ей в тягость?
– Тут я ничем помочь не могу.
– А разве у пани Хансен врагов не имелось?
– О врагах ничего не знаю. Вообще-то ее все любили. Редкой души человек, кому только не помогала.
– Допустим. Но не убил же ее прохожий с улицы, без всякой причины. Она не упоминала при вас, что кого-то боится?
