В преддверии философии. Духовные искания древнего человека

проанализировать ее специфическую логику, ее образный и эмоциональный характер. Возможно, эта глава покажется читателю трудной для восприятия, и он предпочтет прочесть ее после основных разделов книги, в которых подробно описываются мифы и верования жителей Египта и Месопотамии.

В последней главе мы описываем, как древние евреи свели до минимума мифологический элемент в своей религии и как греки развили критическую мысль из мифопоэтической. Эта глава породила у некоторых критиков нашего американского издания ошибочное представление, что мы воспеваем рационализм и приравниваем религию к суеверию. Мы решительно заявляем, что мы полностью сознаем творческую функцию мифа как живую культурную силу, силу, в большей или меньшей степени поддерживающую всякую религиозную и метафизическую мысль. В любом случае нам хотелось бы подчеркнуть, что мы постоянно трактуем миф как чрезвычайно серьезное явление.

В конце книги имеются поглавные примечания, отсылающие читателей-специалистов к нашим источникам.[1]

Глава 1 Миф и реальность

Если мы обратимся к документам древних в поисках «спекулятивной мысли», то будем вынуждены признать, что в наших письменных источниках немного найдется того, что заслуживало бы названия «мысли» в строгом смысле слова. Существует лишь небольшое количество текстов, являющих ту дисциплину, ту убедительность рассуждения, которые обычно ассоциируются у нас с мышлением. Мысль древнего Ближнего Востока предстает перед нами, окутанная воображением. Нам кажется, что она насыщена фантазией. Но древние не могли бы себе представить, чтобы можно было что-либо абстрагировать от тех конкретных образов, которые они нам оставили.

Следует помнить, что даже для нас спекулятивная мысль не так строго дисциплинированна, как любая другая форма мысли. Спекуляция — как показывает этимология этого слова — есть интуитивный, почти визионерский способ восприятия. Это не означает, конечно, что она — просто безответственное блуждание ума, игнорирующее реальность или стремящееся уйти от ее проблем. Спекулятивная мысль выходит за пределы опыта, но лишь потому, что пытается объяснить, унифицировать, упорядочить опыт. Она достигает этой цели с помощью гипотез. Употребив это слово в его первоначальном смысле, мы можем сказать, что спекулятивная мысль пытается подвести основу под хаос опыта, так, чтобы он проявил черты структуры: порядок, связность и смысл.

Таким образом, спекулятивная мысль отличается от праздной спекуляции тем, что никогда полностью не порывает с опытом. Она может «отвлечься» от проблем опыта, но она связана с ними тем, что пытается их объяснить.

В наше время поле деятельности спекулятивной мысли ограничено строже, чем когда-либо. Ибо у нас есть другой метод для интерпретации опыта — наука — метод, сотворивший чудеса и полностью сохраняющий свою привлекательность. Мы не позволяем спекулятивной мысли ни при каких обстоятельствах вторгнуться в священные пределы науки. Она не должна нарушать границы области верифицируемых фактов и никоим образом не должна претендовать на большее, нежели на ранг рабочей гипотезы даже в тех областях, где ей предоставлена некоторая свобода.

Каковы же эти области? Основной объект, на который направлена спекулятивная мысль, — человек: его природа, его проблемы, его ценности, его судьба. Ибо человеку не вполне удалось стать объектом собственного научного исследования. Его потребность в преодолении хаотического опыта и противоречивых фактов толкает его на поиски метафизической гипотезы, могущей внести ясность в его насущные проблемы. Свое «Я» человек с особенной настойчивостью делает предметом спекулятивной мысли даже сегодня.

* * *

Обратившись к древнему Ближнему Востоку в поисках аналогичных усилий, мы видим два взаимосвязанных факта. Во-первых, мы видим, что спекуляция находила неограниченные возможности для развития, ее не сдерживал научный (т. е. дисциплинированный) поиск истины. Во-вторых, мы замечаем, что сфера природы и сфера человека не различались.

Древние люди, как и современные дикари, всегда рассматривали человека как часть общества, а общество — включенным в природу и зависящим от космических сил. Для них природа и человек не противостоят друг другу, а потому им и не должны соответствовать два различных способа познания. Действительно, как мы увидим в этой книге, природные явления постоянно мыслились в терминах человеческого опыта, а человеческий опыт — в терминах космических явлений. Здесь мы касаемся чрезвычайно важного для нашего исследования различия между древними и нами.

Фундаментальное различие в отношении современного и древнего человека к окружающему миру заключается в следующем: для современного человека мир явлений есть в первую очередь «Оно», для древнего — и также для примитивного человека — он есть «Ты».

Эта формулировка выходит далеко за границы обычных «анимистических» или «персоналистских» концепций. Она фактически выявляет недостаточность этих общепринятых теорий. Ибо отношение между «Я» и «Ты» абсолютно suigeneris[2]. Мы сможем лучше объяснить его исключительное качество, если сравним его с двумя другими видами познания: отношением между субъектом и объектом и тем отношением, которое возникает, когда я «понимаю» другое живое существо.

Отношение «субъект — объект» является, конечно, основой всякого научного мышления. Только оно делает возможным существование научного знания. Второй вид познания — то необычайно непосредственное знание, которое мы приобретаем, «понимая» сталкивающееся с нами существо: его страх или, скажем, гнев. Между прочим, это тот вид знания, который мы имеем честь делить с животными.

Различия между взаимоотношениями Я-и-Ты и двумя указанными видами взаимоотношений таковы: идентифицируя объект, субъект активен. С другой стороны, «понимая» ближнего, человек или зверь, по существу, пассивен, какими бы ни оказались его последующие действия. Ибо в первую очередь он получает впечатление. Таким образом, этот тип знания является непосредственным, эмоциональным и нерасчлененным. Напротив, понятийное знание эмоционально индифферентно и расчленено.

Что же касается знания, которое «Я» имеет о «Ты», то оно колеблется между активным суждением и пассивной «подверженностью впечатлению», между интеллектуальным и эмоциональным, расчлененным и нерасчлененным. «Ты» может представлять собой загадку, и все же «Ты» до некоторой степени прозрачно. «Ты» есть живое присутствие, чьи качества и возможности могут быть хоть немного расчленены — не в результате активного исследования, но оттого, что «Ты», присутствуя, проявляет себя.

Имеется и другое важное различие. Объект, «Оно», с научной точки зрения всегда может быть отнесен к другим объектам и выступать как часть группы или ряда. Наука настаивает именно на таком взгляде на «Оно». Следовательно, наука способна воспринимать объекты и события, как управляемые универсальными законами, делающими их поведение в данных обстоятельствах предсказуемым. Напротив, «Ты» уникально. «Ты» имеет беспрецедентный, беспримерный и непредсказуемый характер личности, присутствия, известного лишь постольку, поскольку оно себя проявляет. Более того, «Ты» не только созерцаемо или понимаемо, но и эмоционально переживаемо в динамическом двустороннем взаимоотношении. По этим причинам справедливо высказывание Краули: «У первобытного человека есть только одна форма мысли, одна часть речи, один способ выражения: личный». Это не означает (как часто думают), что первобытный человек для объяснения природных явлений наделяет неодушевленный мир человеческими характеристиками. Для первобытного человека неодушевленного мира попросту не существует. По этой-то причине он и не «персонифицирует» неодушевленные явления и не наполняет пустой мир духами мертвых, в чем пытается нас убедить «анимизм».

Мир для первобытного человека представляется не пустым или неодушевленным, но изобилующим