вещах, используя совершенно разные термины, и сами это прекрасно понимали. Если бы от их препирательств что-то зависело, вопрос давно бы уже решили, всего лишь перебросившись парой острых взглядов. Сейчас же ребята просто добавляли себе специй в пресный обед, заодно сбрасывая сковывающее их мысли и чувства напряжение. И, быть может, невольно пытаясь возродить долгие философско- ироничные дискуссии времен ученичества.
— Никто не собирается заставлять детей голодать! Пусть едят на здоровье. Только делают это вилкой и ножом, как культурные существа, наследники тысячелетней цивилизации! — Ирина сняла крышку с термоса и стала разливать горячий напиток по стаканам. В ее исполнении это простое действие казалось частью древней чайной церемонии.
— А ведь они именно так и делают, — задумчиво произнесла Виктория, великодушно отказываясь от огурца в пользу оголодавшего представителя сильной половины человечества и беря в ладони горячий стаканчик с чаем. — Я как-то раньше не задумывалась… Мы с Мишкой не показательны, мы и до Вторжения фруктовую вилочку от ножа поварского не отличили бы без словаря с картинками. А вот все остальные… Заходишь в забитую столовку — а там измученная, похожая на задерганный призрак мамаша объясняет двухлетнему карапузу, как правильно держать столовые приборы. Сама, что примечательно, не слишком хорошо представляя, как это делается. И так во всем. Никогда не видела такой озверелой вежливости, такой агрессивной чистоплотности и такого отчаянного, загнанного в угол стремления быть людьми. Гордыми. На стиснутых зубах, на сломанных костях и сорванных связках — но прямо, не сгибая головы. Благородство и героизм разве что из ушей не текут, и, что тоже примечательно, совершенно искренние. Когда не превращаются волшебным образом в самую последнюю степень подлости, — вздохнула, подводя итог: — Здорово эти чужаки нас прижали.
— Не уверена, что здесь виноваты именно чужаки, — обронила Ирина, грациозным движением поднимая свой стакан. Пригубили ароматный напиток они все трое одновременно, и все одновременно зажмурились, наслаждаюсь таким редким сейчас мгновением удовольствия. Чай Ирина готовила сама, десять часов настаивая какие-то таинственные травы и кусочки коры в огромном термосе. Вкус был горьковатым, терпким и очень насыщенным.
— Кто же тогда?
— По-моему, ты недооцениваешь шок, который люди испытали, поняв, что могут воспринимать эмоции, а в некоторых случаях и мысли животных, — очень серьезно сказала Леди.
— Они просто растерялись, — продолжил мысль Михей, видя, что «младшенькая» опять не улавливает смысл. — Раньше человек был царь природы и венец творения. По образу, подобию и так далее. Как же иначе? Единственное мыслящее существо, светоч разума. А кто мы теперь? Паразиты, чуть не угробившие общую планету. Страшные чудовища, которыми мамы-дельфинихи пугают маленьких дельфинят. Не очень лестный портрет для самоотождествления. В восточных культурах это приняли гораздо спокойней, но там никогда не было такого оголтелого антропоцентризма. А вот наши люди начали метаться в поисках новой ролевой модели, попривлекательнее. Ну а когда нашли образ истинного человека, вцепились в него зубами и когтями. И нам очень повезло, что кое-кто вовремя подкинул всем именно такой «культурный» образ, — и он выразительно покосился в сторону Ирины.
— Не везде, — тихо, бесцветным голосом ответила та, — и не всем.
Разумеется, Виктория слышала об этих «не везде» и «не всем» Со всей планеты приходили сообщения о вспышках расизма, о пошедших вразнос религиозных сектах, о массовом помешательстве. Иногда это заканчивалось травлей проявивших сверхспособности (и тут же объявленных шпионами чужих) бедняг. Чаще — очередной резней слишком острых на язык кошек.
Даже Питер эта зараза не обошла стороной. Животные были мудрее двуногих, но несчастных случаев и с той и с другой стороны хватало. Люди никак не желали признавать себя частью пищевой цепи, и в ответ им вообще запретили прикасаться к мясу. Любому, кроме разве что старых запасов. Вегетарианцы так и лучились сознанием собственной гениальности, на каждом шагу заявляя ближним: «А ведь вам говорили!» Поклонники бифштексов молча скрипели зубами, убеждая себя, что поедание разумных коров все равно отдает каннибализмом.
Избранная пила чай и думала. О том, что она, как всегда, все пропустила. О том, что опять не понимала и половины того, что делали соученики, что вряд ли представляла десятую долю задуманного учителем.
О том, что планета менялась, как менялась и она сама, и что пора ей заканчивать возмущаться этими изменениями и учиться использовать их к своей выгоде.
Всего лишь.
Виктория держала стакан двумя ладонями, пока Ирина наливала им по второй порции своего замечательного чая. Затем вновь пригубила чудесный напиток. С отвращением покосилась на сушки — портить вкус этими ископаемыми, оставшимися от хлебобулочной промышленности, не хотелось.
— Михаил, у тебя вроде бы еще остался где-то грильяж в шоколаде?
— Больше нет. Вчера проспорил Олегу последние три штуки.
Упоминание о Посланнике и его дурацких пари заставило поморщиться. Сама она не так давно проспорила…
Не было ни звука, ни блика, ни даже дуновения в воздухе, но все трое вдруг застыли, уставившись сузившимися зрачками в поверхность стола. За окном медленно, противоестественно и жутко проплывала летающая тарелка. Патруль.
У ног шевельнулась сырым комом Серая Волчица.
Через несколько секунд, показавшихся вечностью, Виктория наконец оторвала взгляд от столешницы. Это здание было защищено. Так хорошо защищено, что Олег почти не позволял ей покидать старинный особняк. И тем не менее каждый раз, когда поблизости оказывался аппарат чужих, девушка не могла не пытаться набросить на свой разум дополнительный слой искажающих иллюзий.
Избранная смотрела на своих брата и сестру по обучению.
Ирина стиснула пальцы вокруг стакана, и костяшки побелели. Михаил вцепился в крышку стола, кусая губы. Застывшие фигуры, застывшие взгляды, застывшие души. И ломающая, рвущая, раздирающая ярость. Гнев, скрутивший эти фигуры, эти взгляды, эти души в такой тугой узел, что, кажется, хрупкая человеческая плоть не может вынести подобного напряжения.
Бессильный гнев. Бессильная ярость. Те самые, которые в эту самую минуту ломали, рвали, раздирали на части ее собственное тело. И взгляд. И душу.
Оккупация.
Вторжение.
Завоевание.
Этому можно придумать тысячу названий, и ни одно не передаст всего. Опущенные глаза и сжатые кулаки. Согнутые спины, спрятанные за этими, казалось бы, покорными спинами жизни детей. Страх. Вечный, точащий, как червяк, убивающий любое другое чувство. Они не смотрели друг на друга. Они очень старались не смотреть вглубь себя. Они ждали.
Унижение, готовое в любой момент обернуться вспышкой мгновенного и отвратительного насилия. Эти твари пожалеют.
— Мы вышвырнем их отсюда, — пообещал не то девушкам, не то самому себе Гений. — Вот увидите. Мы их так вышвырнем, как не швырял еще никто и никогда.
— Мы еще вернем наше небо, — очень тихо и очень твердо сказала Леди. — Сине-синее. Жемчужно- голубое.
Избранная промолчала.
Люди так называемых «развитых» цивилизаций обычно не задумываются, насколько они зависят от технологии. Зависят в мелочах. В повседневной рутине. В том, на что и внимания-то не обращаешь… пока все эти маленькие блага цивилизации есть под рукой и никуда не исчезают.
А вот когда они все-таки исчезнут, ты становишься не менее беспомощным, чем был бы попавший в высокоразвитое общество первобытный охотник. И подобный опыт многое заставляет воспринимать по-
