Результаты этой эйфории были весьма существенны и долгосрочны.
Прежде чем продолжить рассказ, ещё раз напомню и больше уже не стану повторять: никогда не была я умная, интеллигентная, усердная и пленительная. Как раз наоборот. Ну, пожалуй, трудолюбивая — да, но и фанаберий хватало. А в остальном упрямо демонстрировала уникальную глупость, совершала тысячу бестактностей и на полную катушку раздражала окружающих. Единственное, пожалуй, оправдание мое заключалось в том, что стала этаким развлекательным элементом; про всевозможные идиотизмы, кретинизмы и прочее не скажу, потому как за прошедшие годы удалось радикально выпихнуть все это из памяти. Квинтэссенция моей глупости забавно обозначилась в одном разговоре со Збышеком Гибулой, тогда уже нашим главным инженером.
Збышек был эталоном всех добродетелей. Благородный, рыцарь, трудолюбивый, блестящий профессионал, за мастерскую переживал до умопомрачения, безумно серьезно исполнял все долги и обязанности. Доводила я его до отчаяния глупыми шуточками; на работе, правда, пахала как ломовая кляча, но мне ничего не стоило, например, ляпнуть: «Пан Збышек, да не переживайте вы так, все равно помрем…» — на что Збышек лишь молча смотрел на меня с укоризною. Я очень его любила, да и он хорошо ко мне относился, но, пожалуй, лишь в немногие нерабочие минуты.
На каком-то очередном обсуждении проекта я доверительно и с любопытством спросила его:
— Пан Збышек, признайтесь, вы, наверно, частенько про меня думали: «Вот дура-стерва»?
Збышек прямо-таки расцвел, воздел руки горе и от всего сердца воскликнул:
— О!.. Много раз!..
Я почувствовала себя немало польщенной — никогда ни одного худого слова от Збышека не слыхала.
Вышесказанное со всей очевидностью подтверждает, сколь несносна я была, и скрывать сей факт не стоит, а с другой стороны, не совсем же и ума лишилась, чтобы экспонировать этот факт на каждой странице. Кому надо, пусть запомнит об этом, я больше повторять не стану.
* * *
Прежде всего, обретя снова темперамент, я отправилась в дом культуры в Пётркове Трыбунальском. Ехала в вагоне-ресторане, вышла, никогда здесь не бывала. Чтобы выбраться с вокзала, решила просто пойти за толпой, а потом уже спросить про дом культуры.
Застопорило с ходу — люди никуда не двигались, стояли там, где вышли, не проявляли никакого нетерпения. Чудно, ей-Богу, невозможно же, чтобы все сразу друг друга пережидали, в конце концов я потеряла терпение.
— Простите, а как выйти в город? — обратилась я к стоявшему рядом.
— Выйти вообще нельзя, пока стоит поезд.
Я забеспокоилась:
— А долго он простоит? Дождь начинается…
— Зонт есть, — заметил субъект, стукнув закрытым зонтиком по асфальту.
Только тогда я посмотрела на говорившего. Очень интересный тип, черный, красота демоническая и вместе с тем что-то мягкое в выражении лица. Из окна стоящего поезда в разговор встрял еще один тип, тоже интересный, к тому же блондин.
— Ну вот, пожалуйста, — заметил тот, рядом, — коллега мне завидует. Он уезжает, а я остаюсь.
Мелькнула мысль: хорошо бы наоборот. Блондин мне понравился. Наоборот не получилось — блондин уехал вместе с поездом, и люди двинулись к выходу с вокзала. Тип с зонтом шел рядом.
Я хотела осведомиться про дом культуры, по крайней мере о направлении, чтобы не переть в противоположную сторону и не шляться по городу. Спросила шедшего рядом субъекта. Он знал Пётрков, пожалуйста, покажет дом культуры, тем более идет в ту же сторону. До места назначения довел, по пути я узнала, что живет в Варшаве, а в Пётркове у него брат, ездит к нему на бридж, затем он решил — коли уж такой случай, осмотрит дом культуры, затеял разговор с директором, Кочиняком, двоюродным братом обоих Кочиняков-киноактеров, причем тип куда лучше меня был осведомлен о культурной жизни столицы и страны, произвел-таки на меня впечатление, тогда мне и в голову не пришло, какой это бабник и соблазнитель экстра-класса. Не Кочиняк, разумеется, а тип с зонтом.
Так я познакомилась с Дьяволом, вообще-то его звали Войтек. Пригласил выпить кофе — до обратного поезда у меня оставалось еще немного времени, — поболтали, и выяснилось, что он прокурор. Меня тут же от эмоций в жар бросило. Он вовсю охмурял меня, только какое мне до этого дело! Прокурор — вот что главное, Господи Боже, ну просто бесценный человек! Я уже начала писать,
Охмурял он меня столь темпераментно, что много времени не понадобилось. Правда, решилась я на него с некоторой долей осторожности: полной дурой все-таки не была, кое-что уразумела, да понадеялась на себя — справлюсь. Малость дети беспокоили, но после того как Ежи вытащил меня в другую комнату и подозрительно осведомился: «Мать, что это за тип у нас сидит?» — в детях восторжествовало чувство справедливости. У отца другая жена, почему мать не имеет права на другого мужа. Роберт вообще очень привязался к Войтеку, а с Кайтеком, его маленьким сыном, даже подружился.
Выходить замуж я не собиралась, замужество мне и так осточертело, предпочитала сожительство. Войтек поселился у меня, создали мы, так сказать, официальное семейство, и началось светопреставление.
Хоть тут тресни, а удержаться в рамках честной и добротной хронологии не могу. Главные события еще так-сяк размещу во времени, ну а отдельные эпизоды слились в памяти в одну сплошную чехарду.
Войтек представлял собой весьма неординарное сочетание достоинств и недостатков, черт неопределенных вообще не имел. Феноменально играл в бридж, прекрасно танцевал и любил танцы, меня безумно обожал целых три года, предприимчивый и оперативный, всевозможные билеты в кино и театры добывал сам, дарил цветы и вообще был неотразимо обаятелен. В целом же — клинический пример того, кто определяется именем «очаровательный прохвост».
Лгал столь же естественно, как дышал, а закадрить очередную бабу составляло смысл его существования. Характер отличался обезьяньей злобностью, от этого, правда, отучить его удалось довольно быстро. Как-то мы сидели на кухне, пододвинул ко мне на тарелочке заливную рыбку, я протянула руку, а он быстро отдернул тарелку. По второму разу проделать каверзу не успел: и рыбка и желе оказались у него в волосах и за шиворотом. Не стану уж вспоминать про Бальзака…
Впрочем, почему бы нет, можно вспомнить. Мы возвращались домой из Пётркова с бриджа у его брата. Я провела жуткий вечер — не переношу за бриджем телевизора, о чем он, естественно, прекрасно знал, но все время одним глазом пялился на экран, а другим время от времени заглядывал в карты; науськал свою маленькую племянницу, очаровательную девчушку, и она надолго примостилась у меня на коленях; жене брата потихоньку шепнул, что я обожаю какое-то свинство вроде вареной моркови, а она от полноты сердца то и дело подкладывала мне на тарелку эту мерзость; в конце концов я разозлилась. Когда вышли, попросила оставить меня в покое. Не послушал, продолжал поддразнивать, развлекался таким манером и в поезде, и рука моя сорвалась сама. Звезданула я его Бальзаком в твердом переплете, которого пыталась читать для успокоения; на следующий день вынужден был объяснять на службе (Войтек, конечно, не Бальзак): в темноте, дескать, налетел на дверь.
Такие штучки скорее веселили его — обожал скандалы, провоцировал их, а талантами в этой сфере обладал недюжинными.
Да, ничего не поделаешь, придется перескакивать с одного мелкого эпизода на другой, не учитывая, когда случились. Не помню уже по какому поводу обиделась на него страшно, а ссориться не хотелось, улеглись спать в разных углах комнаты. Не упустил-таки случая, донимал и донимал меня, пока не рассвирепела. Очень здраво решила: лучше отмочить что-нибудь сразу, иначе сорвусь на ярость — зачем портить здоровье; ни слова не говоря, схватила чашку с чаем и изо всех сил саданула о стену. Клянусь, от
