небес на землю. На нем были только светлые джинсы, подчеркивающие загорелую кожу. На животе, недалеко от пупка, был небольшой шрам. — Первый вариант — мы едем в больницу, берем там бюллетень для отдела кадров и как ни в чем не бывало идем на работу в институт. Там пытаемся выяснить, кто расставлял посуду, кто устанавливал таблички, кто входил, кто выходил, кто кого видел и так далее. Есть большой шанс, что кто-то что-то видел. Очень вероятно, что Эмма Никитична владеет какой-то ценной информацией, хотя возможно, что ее пытались убрать просто для отвода глаз. То есть нам нужно поговорить прежде всего с ней. Я не думаю, что убийца попытается напасть еще раз, несмотря на то что это явно чрезвычайно смелый и хладнокровный человек, несколько осечек должны были его остудить. К тому же ему по-прежнему нужно убрать двоих: тебя и Тигринского. С другой стороны, наш враг зашел далеко и, возможно, останавливаться не пожелает. Впрочем, он кое-чего не знает: в число людей, видевших координаты, с сегодняшней ночи вхожу еще и я, из чего вытекает вероятность второго варианта: мы вешаем на институтскую доску объявлений плакат с координатами, после чего твоей жизни уже ничто не будет угрожать. Примерно это и пытался сделать наш Стасик. Правда, убийцу мы в этом случае скорее всего не поймаем, потому что он перестанет действовать и уйдет на дно. Впрочем, если кто-то видел что-нибудь подозрительное, шансы сохраняются и в этом случае.
— Борщ, а ты откуда знаешь координаты? Тебе Стас рассказал? — спросила Аля мужчину.
— Нет, я сам прочитал, помнишь, ты мне сказала, что они записаны в кухне на обоях.
— Просто я их уже забыла. Честно, Борщ, я ведь всего один раз эти координаты видела, я не старалась их запомнить, у меня только на запахи память хорошая…
Аля встряхнула головой, пытаясь припомнить координаты. Все потрясения последнего времени напрочь вышибли у Али цифры из памяти. Она закрыла глаза и напряглась, но ничего не вышло. Цифр было много: широта в градусах, минутах и секундах и долгота в таком же формате… «Пятьдесят один — шестнадцать — тридцать семь? Нет, пятьдесят семь — двадцать шесть — семь?» — вспоминала девушка, но поняла, что дело глухо, и беспомощно посмотрела на Борща.
— Ты будешь смеяться, Алька, но я их тоже не помню. Они мне, по большому счету, абсолютно ни к чему — у меня нормально с наличностью и лезть за мусором тысячелетней давности я стал бы разве что из развлечения или спортивного интереса.
— То есть второй вариант отпадает.
— Почему же отпадает? Можно съездить к Тигринскому и спросить или переписать цифры с обоев.
— Борщ, а нельзя ли, кстати, написать какие-то другие координаты, неправильные, а убийца решит, что все теперь их знают, и перестанет за мной охотиться.
— Глупости, Алька. Он же поймет, какие координаты правильные.
Алиса хлебнула еще горячего чая и сунула в рот прозрачный зеленый мармелад, обсыпанный белыми кристалликами сахара.
— А как убийца про них узнал, про координаты-то?
— Да, откуда?
Аля так удивилась, что не подумала об этом раньше, что чуть не подавилась мармеладом. Борщ с наслаждением потянулся, его суставы отчетливо хрустнули.
— Вот что, дорогая, — сказал он наконец. — Давай подумаем. Рядом с твоей комнатой работают Зульфия, Эмма Никитична и Марья Марковна. Первая из них живет по поддельным документам и находится в розыске…
Аля ойкнула и прижала ладони к щекам.
— …но это не значит, что она имеет к покушению на тебя какое-то отношение, хотя это и не исключено, потому что Рашидова сидит возле самой двери и поэтому может прекрасно слышать, что происходит у тебя в кабинете.
— А ты не знаешь, почему она в розыске?
— Как же, знаю. Она готовила государственный переворот в одной маленькой, но гордой Закавказской стране, но потом всех сдала. Теперь ее ищут и бывшие соратники, и бывшие противники, и Интерпол.
— А Интерпол за что?
— Наверное, для того, чтобы премию вручить, — криво ухмыльнулся Борщ, почесал живот и продолжил: — Марья Марковна находится в тяжелом финансовом положении, она пьет, и ее квартира заложена. Если Марья Марковна не добудет в ближайшее время хоть немного денег, то отправится жить на ближайшую помойку.
Аля потрясенно покачала головой.
— Какой ужас, — прошептала она.
— Внучка Эммы Никитичны лежит в больнице с отслоившейся сетчаткой. Хорошо оперирует глаза в России только один доктор. Это профессор Элиас, французский подданный, но на операцию нужно около восьми тысяч долларов, которых у семьи Полканавт нет. Все три женщины вполне могли слышать твой разговор с Тигринским. Кроме того, рядом есть еще одна комната, где сидим мы с Наташей. Наташа раздавлена собственной матерью и жаждет освободиться, но у нее не хватает смелости и силы воли. Если бы у нее были деньги, ее шансы освободиться возросли бы, хотя это, очевидно, вопрос личного выбора: я предлагал Наташе помощь и защиту, но она выбрала… то, что выбрала.
Аля взяла еще кусочек мармелада, на этот раз желтый, лимонный, и допила чай. За окном вставало солнце. Его лучи лежали на кухонном столе и заставляли сиять сахар, плотно облепивший зеленый, розовый и желтый мармелад.
— Кроме того, не забывай, что о визите Тигринского к тебе знала Лиля и наверняка профессор Стручков. Кому и что они говорили, мы выяснить не можем. Самый главный для нас вопрос — куда подевался оригинал статьи про город.
— Видимо, ее забрал убийца.
— А за что тогда отравили Лилю?
— Непонятно.
— Как раз понятно. Почти наверняка Лиля решила оставить статью себе и убийца как-то об этом узнал. То есть цепочка действий была примерно такая. Тигринский принес тебе статью. Некто проходил в это время мимо двери и услышал обрывок разговора. Заинтригованный, этот некто зашел к тебе в кабинет, который никогда, кстати, не закрывается, взял статью, сделал копию и положил статью на место. Прочитав материалы, он понял, что информация стоит денег, и даже очень, очень больших денег. Всего восемь метров глубины, тонкий слой ила и песка… Короче, есть чем поживиться. Тогда этот кто-то решил забрать себе оригинал статьи. Правда, он понимал при этом, что нужно будет убрать Стаса и, для гарантии, тебя. И вот он идет поздно вечером за оригиналом и видит Лилю, которая его опередила.
— Или Лиля просто его видела.
— Ну и что, что Лиля кого-то видела вечером в коридоре? Он-то, убийца, на тот момент еще никого не убил… нет, Лиля забрала статью и как-то дала понять, что не собирается отдавать ее отцу. Вот в чем дело. Алька, нам нужен тот, кто хорошо слышит, кто имеет доступ к какому-то яду со специфическим запахом, кто имел доступ к посуде во время подготовки банкета, кто знал, в какой палате ты лежишь в больнице, где ты живешь, и тот, кому очень нужны деньги. А теперь, дорогая, напрягись и подумай, кто бы это мог быть.
Профессор Стручков, держа за руку супругу, с которой не жил, но с которой состоял в формальном браке, так как смысла разводиться не было ни у него, ни у Зинаиды Алексеевны, стоял у кровати дочери. Его руки дрожали, в глазах застыла мука. Голова Лили лежала на подушке, девушка была бледнее мела. Руки ее были прозрачными, тонкими, на запястье виднелись темно-бордовые следы, оставленные иглами многочисленных капельниц.
— Извините, мы больше ничего не могли сделать, — прошептал Виталий Викторович.
Зинаида Алексеевна тихо и безутешно плакала. Стручков опустил седую голову и закрыл лицо руками. Стояло прекрасное осеннее утро, свежее и солнечное, в такое утро совершенно не хотелось верить в то, что произошла трагедия. Но она произошла, и ничего нельзя было изменить. Ноги Стручкова подкосились, и он, схватившись за сердце, упал на пол. К нему бросился Виталий Викторович.
«Надо в церковь сходить, покаяться», — подумал профессор, лежа на полу и глядя в потолок. Тот качался, в ушах у профессора звенело, глаза медленно заполнялись прозрачными слезами, которые мешали видеть и были солеными, как вода в океане. Виталий Викторович сделал Игорю Григорьевичу укол, и вместе с подошедшим практикантом они переложили профессора на кровать. Зинаида Алексеевна тяжело
