опустилась на стул и зарыдала в голос.
Тигринский съел уже почти весь «Вискас», когда услышал шум открываемой двери. В отличие от предыдущего раза, теперь он не спешил бежать к дверям в трусах, а отправился в прихожую медленно и с достоинством. Там стояли Аля и Барщевский, рядом с ними высилась гора коробок, пакетов, упаковок и банок.
— Стасик, — вежливо обратился к Тигринскому Борщ, — мы привезли тебе еду и соль для ванн. Располагайся поудобнее, ты будешь жить в Алиной квартире, пока мы не найдем убийцу Лили. А Алька с Казбичем пока поживут у меня.
Стас почувствовал, как в ухе что-то зажужжало, поэтому он несколько раз подпрыгнул на одной ноге и поковырялся в ухе. Жужжание прекратилось, видимо, ему удалось придавить врага.
— Ладно, — покорно согласился Тигр, — все равно Стручков меня наверняка из аспирантуры выгонит, если еще не выгнал. То есть из общежития меня выселят, а в Новую Каховку мне возвращаться не хочется. Вот что, ребята, — он прижал руки к груди, — если вам нужно, я готов здесь хоть до лета прятаться, а летом выкопаю пару амфор и решу свои проблемы. Только вы мне еду завозите почаще, ладно?
— Как ты ловко устроился, — пробормотал Борщ, закрывая дверь. Аля наконец смогла переодеться, снять свою мятую больничную пижаму, а Казбич сидел на руках у хозяйки и нежно прижимался к ней черной пушистой шубкой. — Скоро Стасик у нас настолько разбалуется, что будет вешать объявление на дверь, когда и какие деликатесы ему привезти…
Аля с Казбичем пошли вниз по лестнице. Борщ медленно спускался за ними.
«Вечно я принимаю чужие проблемы к сердцу, — думал он, глядя на довольного кота и на его не менее довольную хозяйку. — Впрочем, не исключено, что я когда-нибудь найду человека, который будет заботиться обо мне так же, как и я о нем… Ну, за исключением мамы, конечно».
Аля с Барщевским подъехали к НИИ географии около десяти часов утра и обнаружили в холле бригаду строителей во главе с прорабом, на голове которого блестела большая лысина. Лысины мужчина, по-видимому, стеснялся, поэтому зачесывал волосы крест-накрест, пытаясь прикрыть голые участки. Рядом с бригадой стояли Леопольд Кириллович и Валентина Ивановна. Директор был хмур и подавлен, а его серебряная шевелюра выглядела более тусклой, чем обычно. Двое суток он на камешки разносил все четыре туалета института, залазил в унитазы, разворотил все трубы, но совершенно ничего ценного не нашел.
«Обманула меня Каверина, — мрачно думал про себя Леопольд Кириллович. — Ничего там нет. Ни кирпичей из золота, ни тайников под половицами, ни брильянтов в коммуникациях. Ничего. И что же, интересно, дражайшая Валентина Ивановна хотела там искать?»
Каверина выглядела подчеркнуто нейтрально, и на ее интеллигентном лице ничего нельзя было прочитать.
«Ага. Мама наконец-то добилась начала ремонта, — с удовлетворением подумал Барщевский, заходя в холл. За ним семенила Аля. — Если бы она мне сказала, где находится то, за чем она охотится, и как оно выглядит, я был бы ей очень благодарен. Но мама молчит, как партизан».
Каверина равнодушно посмотрела сквозь Борща, отметив, что ее любимый старший ребенок выглядит нормально и у него, видимо, все в порядке. Потом, старательно сохраняя конспирацию, Валентина Ивановна отвернулась.
— Ах, Алиса Андреевна, вас уже выписали? Как ваше здоровье? — изобразил радушие директор, хотя ему было на самочувствие Невской глубоко начихать.
— Спасибо, Леопольд Кириллович, лучше, — бодро отозвалась та.
За последние несколько дней НИИ географии посетили милиция, пришедшая к выводу, что это пищевое отравление из-за несоблюдения правил хранения пищевых продуктов, и санэпидстанция, которая пришла к такому же выводу и наложила на институт крупный штраф, а также запретила проведение банкетов в «не приспособленном для этого помещении библиотеки» на неопределенный срок. Но все это расстраивало Леопольда Кирилловича гораздо меньше, чем двухдневное — и совершенно бесполезное — изучение содержимого канализации в институтском туалете. Он подозревал, что Каверина тайком над ним смеется, и из-за этого чувствовал себя еще хуже.
— Здравствуйте, Леопольд Кириллович, — вежливо поздоровался Барщевский с директором. Тот рассеянно кивнул, глядя, как рабочие, громко матерясь, пытаются затащить в коридор, ведущий в библиотеку и зал заседаний, большую деревянную лестницу.
— И что у нас будут ремонтировать? — спросил Борщ, останавливаясь возле мамы.
— Леопольд Кириллович принял решение направить средства, изысканные с помощью планово- финансового отдела, на ремонт библиотеки и зала заседаний. Мы, конечно, настаивали на ремонте туалетов, потому что Эмма Никитична того и гляди застрянет в узкой кабинке или, того хуже, упав с унитаза, получит тяжкие телесные поврежде…
— Я думаю, что вы преувеличиваете опасность наших санузлов для здоровья и благополучия Полканавт, — довольно резко ответил Леопольд Кириллович.
Каверина едва заметно улыбнулась. К крыльцу института подъехала «Газель» в дополнение к большому грузовику, чуть ранее привезшему лестницу, кабель и инструменты и почти полностью перегородившему проход к входной двери. Огромная лестница уже скрылась за поворотом коридора, когда в холл с улицы вошел заросший щетиной рабочий, несущий два хрустальных светильника. Выполненные в форме капель подвески легко звенели и переливались. Даже в полутемном холле, свет в который попадал сквозь небольшие и давно не мытые окна, видно было, что эти светильники представляют собой совершенное произведение искусства. Полина Георгиевна, которая по обыкновению тихонько дремала в кресле за стеклом, подняла голову, открыла глаза и прислушалась.
— Какая прелесть, — пробормотал директор, глядя на светильники, полускрытые шелестящей папиросной бумагой. — Где вы нашли такие симпатичные плафончики?
— Это Гусь-Хрустальный делает, — с некоторым неудовольствием пояснила Каверина, смущаясь, как будто ее поймали за каким-то неблаговидным занятием, но она не хочет в этом признаваться.
— Гусь-Хрустальный, значит… — эхом отозвался Леопольд Кириллович и поднял брови, которые сложились домиком. — А зачем нам в библиотеке такие дорогие светильники?
— Ну у нас же там банкеты проходят и другие торжественные мероприятия! Но если вы против, мы можем разместить эти светильники не в библиотеке, а в зале заседаний справа и слева от кафедры. Будет исключительно красиво.
— А что, у нас все светильники такие роскошные?
— У нас еще есть большая люстра и много маленьких бра, — ответствовала Валентина Ивановна. — Эти светильники мы думали разместить по сторонам от входа, маленькие бра по периметру на стенах, а люстру посередине. Мы также побелим потолок и наклеим новые обои, их уже завезли.
Леопольд Кириллович молчал.
Рабочий отнес светильники и снова пошел к «Газели». Каверина попыталась было увести директора из холла, но он проявил некоторую настойчивость и остался на месте. Хлопнула дверь, снова появился рабочий. На этот раз он с трудом тащил люстру, такую красивую, какой Леопольд Кириллович не видел ни разу в жизни. Послышался вздох: на лестнице в восхищении замерла Марья Марковна.
— Я думаю… — веско сказал директор. — Нет, я просто убежден, что такая красота не должна пылиться в библиотеке, самом малопосещаемом помещении института. Тем более что санэпидстанция запретила нам проводить банкеты. Я думаю, что люстру мы повесим в моем кабинете. И те светильники — тоже. А вот маленькие бра вполне можно разместить в библиотеке.
Он с глубоким удовлетворением заметил, как вытянулось лицо Валентины Ивановны. Она хотела что-то сказать, но пару раз глубоко вздохнула и промолчала.
«Вот так. Это тебе за туалеты, в которых я копался столько времени», — мстительно подумал Леопольд Кириллович. Он украдкой понюхал свои ладони. Запах дерьма все еще ощущался, хотя и стал менее выраженным.
На доске объявлений, располагавшейся в холле возле небольшой ниши, в которой до сих пор сиротливо стоял невесть как сохранившийся, покрашенный белой краской бюстик Ленина, висел Лилин портрет и некролог. Фотография Стручковой была очень удачной, потому что фотографу удалось заснять девушку в момент напряженной умственной работы. Лицо Лили было строгим, сосредоточенным, темные
