Так вот я недавно в словаре у Даля такое объяснение слову «страда» вычитал, что, дескать, означает оно тяжёлую, изнурительную работу. Сейчас, может быть, изнурения поменьше: как-никак хлеб машина молотит, только на мостике всё равно, как бессменный часовой, человек стоит.
И пока Егор философствовал о труде крестьянском, Ершов, в такт кивая головой, думал о том, как начать о злополучном водоводе, так, чтобы не обидеть хозяина. Но Егор точно почувствовал, зачем пожаловал агроном.
– А я, Васильич, никак в себя прийти не могу: скандал с мелиоратором сегодня произошёл. Поэтому и в мастерскую закрылся, пока злоба с меня схлынет.
– Случилось что-нибудь? – лукавя, спросил Ершов.
– Случилось. Первеева-прораба ты хорошо знаешь? Захребетный человек, всю жизнь налегке прожил. Сегодня выхожу на двор, а он по моей леваде расхаживает, колышки ставит с двумя молодцами. Подхожу, поздоровался, любопытство проявляю: «На какой предмет разметка ведётся?» А он мне отвечает: «Орошение делаем, тут водовод пойдёт. Так что, хозяин, с дровами будешь». – «Как с дровами?» – спрашиваю. «А так, сейчас бульдозер загоним, будем корчевать деревья, а ты не ленись, собирай дрова». А один из молодцов мне подмигивает: дескать, к вечеру не забудь благодарность выставить с закуской. Я, Васильич, человек не нудный, на горло нажимать не умею, а тут не сдержался, всё, что надо, им сказал. А Первеев, гад, хохочет: «Онучи хозяина не учат». Ты хоть историю с моей левадой знаешь?
Как не знать, знал Ершов эту историю, за которую и получил Егор своё прозвище – Причуда. В деревне непременно свежему человеку расскажут про каждого. А тут такой факт! На следующую весну, когда Егор дом построил, задумал он посадить сад. И как надумал – сделал. Пешком в город сходил, притащил четырнадцать саженцев-пятилеток, ямки выкопал, каждое деревце с любовью посадил. Два года не знал покоя: то крону подрезал, то перегноем штамбы засыпал, зимой из снега штабеля складывал, чтоб заяц не добрался.
А весной, когда появились первые цветы, как раз после Дня Победы, на велосипеде приехал финагент Демьян Тавокин, мужичок дробненький, скуластый, лысину начёсом упрятал (смеялся: дескать, идёт покрытие за счёт собственного бюджета), и так, похохатывая, начал:
– Выходит, Егор Евдокимович, лишних тысяча четыреста карбованцев завелось?
– О чём разговор, Демьян Акимович?
– О сельхозналоге, браток. Забыл разве, что за каждый корень положено сотню платить?
– Да как же с таких яблонь брать? Малолетки, только цвести начинают.
– Эти сказки своей Катерине рассказывай, а мне некогда. У меня закон под рукой, им и руководствуюсь, а на крестинах ни у тебя, ни у твоих яблонь не был.
– Выходит, платить?
– Выходит, да.
– Ну, тогда, Демьян, не было у меня никакого сада…
Быстро залетел за веранду, схватил топор – и не успел Тавокин глаза протереть, как срубил Егор все четырнадцать красавиц. Уж на что Демьян был бесхозяйственным мужиком, но и у него слёзы навернулись на глазах, закашлялся смущённо, начал укорять:
– С ума, что ли, спятил? Опоганил место, будет неприглядным стоять!
– А ты за место не беспокойся. Ты мне лучше пояснение дай: с берёз налог будешь брать?
Захохотал Тавокин, возле виска пальцем закрутил: что, дескать, с глупого возьмёшь!
– Ну что ж, если с берёз налога не полагается, рощу посажу.
Целую весну, а затем и осень Егор бродил по округе с лопатой, выкапывал молодые берёзки, клёны, осины, любовно оборачивал корешки мешковиной, таскал домой. Уж на что Катерина – человек молчаливый, без попрёка, и то не выдержала:
– Ты, Егор, как дитя малое: чем бы ни тешилось, лишь бы не плакало. Угораздило тебя эти деревья сажать.
– Ага, угораздило.
С той поры и прилепилась к Егору кличка Причуда. Но, странное дело, Егор на такое прозвище не обижался, наоборот, довольно посмеивался:
– А человек обязательно должен с причудой быть. Тогда с ним интересно жить. Моя Катерина тоже такое занятие не одобряла, а потом, когда роща выросла, соловьи там поселились, выйдет вечером и слушает – говорит, со двора бы не шла.
– Так, говоришь, онучи хозяина не учат? – переспросил Ершов.
– Ага, так и ответил. Но самое главное-то не в моей леваде. Дерево, оно что, хоть и живое существо, а слова не промолвит. Ты с проектом орошения хоть сам разбирался, Васильич?
– А зачем? Ты знаешь, как говорят: «В колхозе ума не надо, на это бригадир есть». С ним, проектом, целый институт работал, там грамотеев побольше нашего…
– Вот и глупость говоришь, а скорее всего чужую повторяешь. Пойдём на улицу, покажу, в чём закавыка получится.
Осеннее солнце уже высоко поднялось над левадой, разгуливая хороший день, от утреннего тумана следа не осталось, и от луж, точно весной, шёл пар. Егор вёл Ершова к реке по трассе водовода, рассказывая:
– Проектанты, они поступают так, как, говорят, раньше царь дороги строил. Линейку положили и прямую линию провели, на местность забыли посмотреть. И получилось смех и горе. Ты знаешь, что за моей левадой?
– Как что, Сорочья гора…
– То-то и оно. Она, хоть и невысокая, только ребятишкам на салазках ездить, да для воды серьёзной преградой встанет. Надо станцию второго подъёма строить. А возьми чуть левее, обойди гору, на двести метров удлини водовод, и одной станцией обойдёшься. Тридцать тысяч в колхозном кармане останется. А главное, на насосную четырёх дежурных где ты найдёшь?
– Так ли, Егор Евдокимович?
– Так, так, Васильевич. Да ты сам с Первеевым поговори. Он хоть и зануда большая, но дело своё знает.
– Так почему же молчит?
– А он, как и ты, рассуждает: в колхозе ума не надо. Тебя-то я понимаю: пришлый у нас человек, поживёшь да уедешь, на два дома жить трудно.
Эти слова больно, точно по живому резанули ножом, но Ершов сдержался. Да и что скажешь, ведь и в самом деле живёт на чемоданах. Душа словно две доли имеет: одна здесь, другая в городе.
Первеева они нашли на берегу реки. Трещал заведённый экскаватор, выбрасывая сизые кольца дыма, пять перемазанных парней, как воробьи, примостились на гусенице, покуривали, а Первеев по- командирски разгуливал перед ними, наверное, воспитывал за какие-то проделки. Завидев Ершова со стариком, махнул рукой, пошёл навстречу, улыбку во весь рот изобразил.
– А, чудак-рыбак, подмогу ведёшь? Адвоката нашёл? Прямо скажу, дохлый номер – у меня документ на руках…
– Подожди, Первеев, – остановил его Ершов, – не о леваде речь пойдёт. Вот мне Егор Евдокимович рассказывал о станции второго подъёма: правда, что без неё можно обойтись?
– Точно. Водовод удлинится, но рельеф левее спокойнее, без насосов дополнительных можно воду подавать.
– Так что ж молчишь?
– А кто меня просил в чужие дела встревать? За музыку платит тот, кто её заказывает. У меня своих забот – по горло. Вот они, чижики, опять уселись, греются. Им бы пилось-елось, а работа б на ум не шла…
Ершов уходил от реки, круто огибая Сорочью гору, как раз по тому месту, где Егор Боровков предлагал новую трассу водовода. Шёл и убеждался – прав старик. Небольшой пологий спуск уходил к реке, своим спокойным рельефом смягчая горушку.
