жизни радуется.
А перед старухами рядком выстроилась берёзовская мелкота, пацанва разновозрастная, но тоже важность момента понимает, стоит, носами шмыгает, глазёнками в разные стороны постреливает, наблюдает, как берёзовский гармонист Колюха Жекан на коленке инструмент свой во всю яркость цветастых мехов разворачивает. А перед гармонистом уже девчата хоровод завели, подруги Татьяны пляшут, так, что грязь летит в разные стороны и туфли белые чернотой отдают. Но девкам горя мало:
Это Люба Викентьева частушки поёт. Нравится Мишке Люба, только вряд ли об этом кто догадывается. Мишка и от себя думку эту прочь отпугивает, не чета ему Люба, высокая, стройная, брови чёрные вразлёт. А самое страшное – живёт семья Викентьевых зажиточно, не в пример Мишке с его хоть и стройной, годами не сломленной, бабкой. А может быть, это только кажется Мишке? Что он, в поле обсевок ржи? На себя Мишка в зеркало смотрит и никаких больших изъянов не находит – в плечах широк, волосы волнистые, с пробором. Разве единственный порок его – росточком маловат, да как говорят, велика тюрьма, да кто ж ею рад.
Сейчас вокруг Любы ужом извивается в пляске Иван Зимарев, Мишкин одногодок, весельчак и балагур берёзовский. Он гулко хлопает в ладоши, бьёт себя по коленям, бокам, в присядку скачет по кругу, изгибая носки сапог, частит скороговоркой:
Иван лукаво глядит на Любку, подмигивает ей и ещё яростнее обхлёстывает себя ладонями.
Пляшут девчата огневой пляской, земля словно дышит под их бойкими ногами, и у Мишки желание появилось снимок первый сделать, чтоб потом Володьке на память подарить. Но только и успел Мишка два раза щёлкнуть, как на пороге Данила Степанович появился, ладонь к глазам поднёс и, узнав в толпе Мишку, заспешил к нему.
Он Кириллова за руку взял, в дом мимо разнаряженных гостей повёл, выговаривая по дороге:
– Что ты, дорогой Миша, опаздываешь? А? Мы уже волноваться начали…
Мишка протиснулся к крыльцу, сказал торопливо:
– Рабочий день у меня сегодня, дядя Данила! И так часа на два пораньше отпросился. Да дорога известная – быстро не расскачешься.
Данила Степанович через тёмные сени провёл Мишку, втолкнул впереди себя в дом. А в доме – дым коромыслом. В большой горнице пять столов сдвинуто, и за ними разнаряженные гости, а на самом почётном месте – Володька с Татьяной сидят. На Татьяну глянул Мишка – ей-богу, глаз отвести нельзя. Он её давно знает, Таньку, с девчоночьих лет, вместе в одни игры играли, конопатой её дразнил. А тут на тебе – сегодня и конопушек незаметно, в белом платье сидит, как сказочная королева, рыжими кудряшками сверкает. И Володя – настоящий жених, в чёрном костюме, необычной белизны рубашке, с галстуком, губы чуть приоткрыты от смущения, белый ряд зубов высвечивается.
Данила Степанович дал Мишке с женихом за руку поздороваться, невесте приветливо кивнуть, а затем с силой за стол как раз напротив молодых усадил, пододвинул гранёный стакан с водкой, предложил:
– Ну, давай, Михаил, за здоровье молодых! А то ты отстал маленько. А отстающих, учти, брат, бьют… – и захохотал так, что другие гости на него оглянулись.
Мишка переглянулся с Володькой, поднялся со стаканом в руке, заговорил:
– Дорогие Володя и Таня, желаю вам хорошей, крепкой семьи…
Данила Степанович речи до конца не дослушал, захлопал в пухлые ладоши необычно громко:
– Дело говорит, дело, Михаил! – и опять подтолкнул Мишку в бок, кивая на стакан. – Пей, брат, а то прокиснет. А кислая водка – самое плохое дело.
Мишка губами к стакану припал, сделал глубокий глоток и от неожиданности чуть стакан не отбросил, влага обожгла рот, вызвала дрожь по телу. Мишка стакан на стол поставил, виновато на Данилу Степановича поглядел, дескать, извините, больше не могу.
Он и в самом деле первый раз водку в рот взял. До этого не приходилось как-то, хоть и на работе Иван Дмитриевич не раз предлагал – сам-то хоть и скряга большой, но специалист по части горло промочить, и в ребячьих компаниях Мишка от такого угощения отказывался. Да и вообще, на свадьбе Мишка первый раз гуляет, раньше как-то не приглашали. Вот с непривычки и запершило в горле, точно комочек хлеба поперёк горла встал.
Но Данилу Степановича это в смущение не привело, наоборот, он снова насильно в руки Мишке стакан засунул, проговорил на ухо, дыхнув перегаром:
– Это что ещё за новая мода – поп с гармонией!
Заметил Мишка, эта присказка у Данилы Степановича самая любимая, к месту и без места говорит. А сейчас вроде бы кряду вставил, не годится, дескать, так молодых приветствовать.
– Коль добро сыну моему желаешь, – опять зашептал на ухо Данила Степанович, – значит, стакан до дна должен опорожнить и вверх дном опрокинуть.
Тут в разговор Елена Кирилловна вмешалась, попросила:
– Ты бы не шибко угощал, отец! Видишь, не идёт она ему…
– Ну, ты, Лена, помолчи. Оно всегда так: первая – колом, вторая – соколом, третья – пташечкой… – и снова Мишку в бок толкнул.
Мишка поднялся, почувствовав внимание к своей персоне, смутился как-то, сказал по возможности бодро:
– Ну, ещё раз поздравляю, – и бодро опрокинул стакан. Через минуту почувствовал Мишка в румянце щёки. А Данила Степанович, подсовывая ему закуску, шептал на ухо:
– Молодец, Мишка! Ценю смелых людей! Смелый человек – что орёл, ему всё по плечу! Это Володька мой рохля-рохлей. Говорил ему – не спеши жениться, не убежит это дело от тебя, а он заталдычил одно: «Люблю Таньку – и баста». Хоть бы учёбу кончил, а то только на втором курсе. Мало его одного содержать в городе – ещё невестка наваливается на моё горе.
– Ничего, прокормите, – заговорил заплетающимся, каким-то непослушным языком Мишка. – Живёте вы, по-моему, безбедно.
– Их, Миша, в чужом кармане легко червонцы считать. А ты попробуй сразу двух студентов содержать в городе. От одних нарядов в разор пустят.
– Это же хорошо, дядя Данила, когда сын невестку в дом приводит, – ещё раз слабо пытался возразить Мишка. Ему с трудом давались слова, губы ужасно отвердели, сделались непослушными, как на морозе.
– Хорошего мало, Михаил. Вот ты у бабки своей как медаль висишь на шее, разве это дело?
Сумрачно до щемящей боли на душе стало у Мишки, он хотел подняться из-за стола, но Данила Степанович точно предвидел это, на плечо надавил:
– Ты закуси, закуси, Михаил! – и сам ретиво вскочил из-за стола, растолкал появившихся в первой
