Культ личности, и все такое. После этого я поверил в Никиту Хрущева. И отец мой поверил в него. Он всем нам нравился. Все только и говорили: Хрущев, Хрущев… Он был человечным… Ездил по стране, говорил с людьми. Съездил в Англию (с Булганиным), Булганин там за что-то благодарит, а Хрущев по-мужицки рубит сплеча. На все вопросы отвечал, не прятался… И мне это очень нравилось.
И тут же — космос, первый спутник, Гагарин… Это было время, когда все мы поднимались.
Я учился в Суворовском военном училище — пять лет в Воронежском и два года в Калининском. И мы ездили два раза в год на парады в Москву. Сначала был месяц интенсивной подготовки у себя, а потом — в Москве, тоже месяц. Мы завершали парад, два суворовских батальона и один нахимовский, под нахимовский марш.
В Москве мы жили в казармах на Центральном пересыльном пункте, военном, около Краснопресненской тюрьмы.
С утра — строевая подготовка на Центральном аэродроме, кстати, под окнами строящегося «Аквариума». Это было для нас великое время. В Москве условия были стесненные: казармы, двухъярусные кровати.
В обычных условиях у нас было шесть часов уроков и два часа самоподготовки обязательной и один час — необязательной. А когда были в Москве — только четыре урока и час самоподготовки. С утра — Центральный аэродром. Два-три, а то и четыре часа «врезали» строевым шагом по полной программе, потом — час самоподготовки, потом обед, потом на машинах везли в освободившуюся для нас школу. Четыре часа уроков. Потом возвращались мы на наш пересыльный пункт. Каждый день нам крутили кино. Давали шоколад — по плитке в день. А в воскресенье (каждое!) составлялся список: кто куда хочет ехать. Нам предлагали экскурсии самые интересные: Алмазный фонд, Большой театр, Третьяковка, Оружейная палата Кремля — такие места, куда просто так и не попадешь.
Уроков было мало, знаний мы особых за это время не получали, но культурная наша подготовка была такой, что при нормальных условиях ничего похожего и не увидишь!
И вдруг во время подготовки к параду в октябре 1964 года объявляют о том, что Никита Сергеевич Хрущев ушел со своего поста по собственному желанию. А он был мой кумир!
Для меня это был удар. Что ж получается? Верил в Сталина, а потом мне говорят — в кого ты верил, это же дурак, преступник! Верил в Хрущева — этого сняли. Он и плохой, и волюнтарист, и т. д. И когда сообщили, что Хрущев на пленуме сам попросился и ушел по собственному желанию, я понял, что меня обманывают. Его просто скинули.
Говорили об одном — гений, а потом оказывается, что он мудак. Говорили о другом — гений, я в него верил, а потом говорят, что и этот — мудак. А когда стали Леонида Ильича поднимать, говорить, вот, мол, гений, тут у меня уже идет блевотина. Тут меня, старого воробья, уже не проведешь никак.
Чем сильнее вера, тем страшнее состояние, когда она рушится. И у меня начали возникать вопросы. Программу Коммунистической партии, принятую на XXII съезде, я знал очень подробно. Как конкретно будет осуществлен переход к коммунизму? Кто будет чистить сортиры при коммунизме?
Этот вопрос возник во время обучения в Киевском высшем общевойсковом командном училище. Особенно когда я увидел дачу генерала армии Якубовского, на которой я чистил дерьмо. Я размышлял, что вот мы, курсанты, чистим генералам сортиры. А кто будет их чистить при коммунизме?
— «Артиллерист» в романе — это вы?
— Ну… Я — это я, я же там от первого лица пишу. И уже в то время мне пришлось посмотреть, как живут наши лидеры. Командующий округом Якубовский, например. Интересно, думал я, в 1980 году наступит коммунизм, а уже идет 1966 год! Так этот дядя сам откажется от своей шикарной дачи, садов, от своих слуг? Или всем нам дадут слуг? Чисто практически — как это может произойти?
Вот я работал в разведке Приволжского военного округа. У нас в Самаре была шикарная столовая, а вокруг — буквально голодающий город. Так что произойдет, всех накормят так же, как кормят нас? Или же нас опустят на их уровень, но ведь тогда мы восстанем!
В «Освободителе» весь этот процесс расписан… Мне очень хотелось узнать, как живут «высшие», наш же командный состав.
А в Женеве посмотрел… Вот товарища Шелепина, например, в упор видел. До членства в Политбюро он был председателем КГБ. КГБ занимался убийствами, за рубежом это, конечно, вызывало протесты. И, зная это, товарищи из Политбюро отправили его за рубеж. Он побывал в Вене, Женеве, в Лондоне. А там — демонстрации с требованиями суда. Я видел его совсем близко. Это был поддатый, неприятный, опустившийся человек И все видели, что он уже конченый как политик, и он это знал. Он знал, что его подставили под эти выступления и что по приезде домой его снимут. Но он — член Политбюро, и все обязаны — обязаны! — ему кланяться…
Приехал товарищ Давыдов — окончил МИМО (теперь МГИМО — по трактовке студентов «Много Гонора И Мало Образования»). У него младший дипломатический ранг — атташе. И вдруг в аэропорт приезжает сама послица Зоя Васильевна, резидент ГБ и пр. Я как раз там был, встречал дипломатическую почту. Почту принять и охранять может только дипломат с соответствующим паспортом, ибо нападение на дипломата означает нападение на страну. Так вот. Выходит товарищ Давыдов. Молодой, 25 лет, с женой. И вдруг, спустившись по трапу, заплакал. Он никогда не был за рубежом. Его все встречают, послица кланяется. У него отец был начальником охраны Брежнева. Всю жизнь он жил в удивительных условиях. И чтобы он поднимался вверх, его устроили в МГИМО, а теперь в Женеву. Никогда в жизни он не был за рубежом. Дом покинул! Представляете? Так он — в слезы! И его успокаивали. И послица успокаивала… Не надо плакать, мы тебе здесь устроим хорошую жизнь, не бойся. Будешь часто в отпуск ездить, в Москву и т. д.
Было множество таких событий. Я насмотрелся вволю! До того было противно…
Там были дети всей советской элиты — не в Париже, не в Нью-Йорке, не в Вашингтоне, а именно в Женеве. А что? Хорошо, и делать ни хрена не требуется… Владимир Ильич понимал, где надо жить.
— А почему именно Женева?
— Курортный климат. Нет черных, нет забастовок, нет нью-йоркской грязи. А есть чистое Женевское озеро, есть Альпы — чистые, хрустальный воздух, водопады… И, как я сказал, ни хрена делать не надо…
— Итак, с одной стороны — сформировавшийся антисоветчик. А с другой стороны, что удерживало от побега? Какие обстоятельства? Любовь к армии и ГРУ?
— Я считал так: я пошел добровольно в армию, я в армии защищаю свою страну, пусть верхушка разлагается, но мы здесь выполняем свой долг… Мой отец фронтовик, он прошел всю войну — с 23 июня 1941-го по 9 мая 1945-го, а потом еще и японскую войну. Четыре раза ранен. У меня брат в ракетных войсках. Да, вы там разлагаетесь, но мы — служим…
Если бы не случились все описанные вещи, я, может быть, и не ушел бы никогда, а продолжал бы свою службу.
И тогда я стал бы очень злым антисоветчиком. Не видя никакого выхода, стал бы очень злым служакой.
— В «Аквариуме» на заключительной странице описаны размышления обо всем. Главный герой сидит в машине и обдумывает свое отношение ко всему этому делу. Но ведь к этому времени вышли самые разные книги… Сталинской историей вы уже интересовались?
— Да, «Ледокол» был уже во мне!
— Как это все совмещалось? Не рассчитывали никогда его написать?
— Рассчитывал. Только не знал, как и когда. Дело вот в чем. Как только я приехал сюда, в Женеву… Нет, даже так. Я учился на последнем курсе в академии. И тут вдруг начинается очень мощная травля Солженицына. «Немецкая волна» каждый вечер передавала «Архипелаг ГУЛАГ». Очень плохо было слышно. Я каждый вечер слушал через глушилки. Слушал, затаив дыхание. И я знал, что когда-то напишу свой «Ледокол», хотя названия такого у меня еще не было. Ведь наша голова мыслит не словами, а образами. И
