Токвиля и Маколея, опасавшихся того, что народное правление может представить угрозу для экономической системы.
В экономическом же отношении английские и континентальные методы социальной защиты привели к почти одинаковым результатам. С их помощью удалось достигнуть намеченной цели — разрушить рынок того фактора производства, который принято называть рабочей силой. Рынок этот мог выполнять свою функцию лишь при одном условии: заработная плата должна снижаться сообразно с падением цен. В социальном смысле данный постулат означал для рабочего крайнюю неустойчивость заработков, совершенное отсутствие каких-либо стандартов в сфере условий труда, унизительную готовность превратиться в вещь, которую могут перебрасывать и перемещать куда угодно, — словом, полную зависимость от капризов рынка. Мизес справедливо утверждал, что если бы рабочие «не вели себя, как члены профсоюза, а, умерив свои претензии, меняли свое местожительство и род занятий в соответствии с требованиями рынка труда, то в конце концов им удавалось бы находить себе работу». В этих словах резюмировано положение вещей при той экономической системе, которая основана на постулате товарного характера труда. В самом деле, товару не дано решать, где его выставят на продажу, для какой цели используют, по какой цене перейдет он к другому владельцу, каким образом его станут потреблять или уничтожат. «Никому еще не приходило в голову, — продолжает этот последовательный либерал, — что отсутствие заработной платы было бы в данном случае более удачным термином, нежели отсутствие работы, ведь то, чего ищет безработный человек, — это, в сущности, не работа как таковая, а вознаграждение за нее». Мизес был прав, хотя ему не следовало бы притязать здесь на оригинальность: за 50 лет до него епископ Уэтли сказал: «Когда человек просит дать ему работу, ему нужна не работа, а заработок». Тем не менее верно, что, рассуждая формально, «безработица в капиталистических странах объясняется тем фактом, что как правительства, так и профсоюзы ставят своей целью поддержание такого уровня заработной платы, который не соответствует реальной производительности труда». Ибо как вообще могла бы возникнуть безработица, если бы не «нежелание людей работать за ту плату, которую они могут получить на рынке труда за определенную работу, которую они способны выполнить?» Это ясно показывает, что на самом деле означает в устах работодателей требование мобильности рабочей силы и гибкости заработной платы, — то самое, что определили мы выше как рынок, в котором человеческий труд является товаром.
Прямой и естественной целью всех мер социальной защиты было уничтожить подобный институт и сделать невозможным его существование. Фактически рынку труда позволили сохранить свою главную функцию, но лишь при условии, что заработная плата и условия труда, соответствующие нормы и правила должны быть такими, чтобы защитить человеческую сущность этого мнимого товара, т. е. рабочей силы. Доказывать же, как это порой делается, будто социальное законодательство, фабричные законы, страхование по безработице и, самое главное, профессиональные союзы никак не повлияли на мобильность рабочей силы и гибкость заработной платы, значит по существу утверждать, что эти меры и институты совершенно не достигли своей цели, которая именно в том и состояла, чтобы вмешаться в действие закона спроса и предложения по отношению к человеческому труду и вывести его из сферы влияния рынка.
Глава 15
Рынок и природа
То, что мы называем землей, есть одна из природных стихий, теснейшим образом связанная с человеческими институтами. Обособить ее и превратить в рынок было, пожалуй, самой странной затеей из всех предприятий наших предков.
Традиционно земля и труд не отделяются друг от друга; труд представляет собой часть жизни, земля остается частью природы, жизнь и природа образуют внутренне структурированное целое. Таким образом, земля оказывается связанной с институтами родства, соседства, ремесла и вероисповедания, иначе говоря, с племенем и храмом, с деревней, цехом и церковью. С другой стороны, Единый Большой Рынок есть такая система экономической жизни, которая включает в себя рынки для различных факторов производства. Поскольку же эти факторы неотделимы от элементов человеческих институтов, т. е. от самого человека и от природы, то легко понять, что рыночная экономика предполагает общество, институты которого должны подчиняться требованиям рыночного механизма.
Применительно к земле идея эта столь же утопична, как и в отношении труда. Экономическая функция — лишь одна из многих важных функций земли. Земля делает существование человека стабильным, на земле стоит его жилище, земля — условие его физической безопасности, земля — это ландшафт и времена года. Человека, живущего вне всякого контакта с землей, представить так же трудно, как и человека, появляющегося на свет без рук и без ног. Однако отделение земли от человека и переустройство общества таким образом, чтобы оно удовлетворяло потребностям рынка недвижимости, было важнейшим элементом утопической концепции рыночной экономики.
И вновь, именно в сфере современной колонизации, становится для нас вполне очевидным истинный смысл подобной авантюры. Нуждается ли колонист в земле как в территории, ради скрытых в ее недрах богатств, или просто желает заставить туземца производить больше продовольствия и сырья, чем это необходимо для жизни последнему, часто не имеет особого значения, как не играет большой роли и то, работает ли туземец под непосредственным надзором колониста или всего лишь под косвенным принуждением в той или иной его форме, ибо в любом случае вначале должен быть до основания разрушен весь социокультурный уклад туземной жизни.
Между современной колониальной ситуацией и положением Европы сто или двести лет назад существует большое сходство. Однако процесс рыночной мобилизации земли, который в экзотических регионах может происходить в сжатые сроки — за несколько лет или десятилетий — в государствах Западной Европы растягивался порой на несколько веков.
Вызов был брошен подъемом тех форм капитализма, которые не являлись чисто торговыми. Существовал аграрный капитализм, возникший в Англии при Тюдорах и требовавший индивидуального подхода к земле, в т. ч. огораживаний и конверсии. Развивался также капитализм промышленный, который — во Франции точно так же, как и в Англии, — был по преимуществу сельским и уже с начала XVIII в. нуждался в участках земли для строительства фабрик и рабочих поселков. И наконец, самым мощным фактором, хотя и затрагивавшим в большей степени использование земли, чем собственность на нее, стал рост в XIX в. промышленных городов с их практически беспредельными потребностями в продовольствии и сырье.
На первый, поверхностный, взгляд в ответах на эти вызовы не заметно особого сходства, и, однако, все они были стадиями единого процесса — процесса подчинения поверхности нашей планеты нуждам индустриального общества. Первым этапом на этом пути стала коммерциализация земли, мобилизовавшая феодальные доходы от нее. Вторым — резкое увеличение производства продовольствия и органического сырья для удовлетворения (в общенациональном масштабе) потребностей стремительно растущего промышленного населения. Третьим — распространение этой системы производства прибавочного продукта на заморские и колониальные территории. Последний шаг означал, что земля со всеми ее плодами полностью и окончательно включена в структуру саморегулирующегося мирового рынка.
Коммерциализация земли — это лишь другое название для процесса ликвидации феодализма, который начался в городских центрах Англии и континентальной Европы в XIV в., а завершен был примерно пять веков спустя в ходе европейских революций, уничтоживших последние остатки феодальной системы землепользования. Отделение человека от земли означало разложение хозяйственного организма на его составные элементы с тем, чтобы каждый из них мог войти в ту часть новой системы, где он мог быть наиболее полезным. Поначалу новая система строилась рядом со старой, которую она пыталась поглотить и ассимилировать, поставив под свой контроль земли, все еще опутанные докапиталистическими узами. С феодальным выводом земли из сферы коммерции было покончено. «Целью данного акта было устранить все права и претензии на землю со стороны институтов соседства и родства, в особенности же — могущественной аристократии и церкви; притязания, изымавшие землю из сферы купли-продажи, и
