Не знаю, произошло ли это потому, что я перестал пытаться существовать, или он забыл меня опасаться. Ко мне начали просачиваться крошечные обрывки ощущений. Это происходило нечасто, понятие «часто» потеряло для меня смысл. Кислый вкус. Запах древесного дыма. Хихиканье Ликари. Боль в порезанном пальце. Каждое крошечное ощущение стоило как следует обдумать. Я не бросался к ним, словно рыба на наживку. Я для этого слишком выдохся. Я позволял им подплыть ко мне и тогда без лишней спешки над ними размышлял.
По одному кирпичу может вырасти стена. По одному ощущению ко мне возвращались жизнь и осознание происходящего. Я чувствовал себя как жаба, пробуждающаяся от зимней спячки, или затекшая конечность, к которой постепенно возвращается чувствительность. Вокруг меня роились бессвязные обрывки разговоров.
— Лошади очень важны.
— Значит, им придется научиться, верно?
— Тогда найди способ переносить огонь. Возможно, в глиняных горшках, вложенных один в другой. И отдельно масло. Это будет не так заметно, как факелы.
Впервые я различил приглушенное бормотание, которое могло быть другим голосом. Я смаковал его звуки. Снова заговорил мальчик-солдат.
— Нет. Найди кого-то еще. Эти люди должны оставаться здесь и сосредоточиться на том, что делают.
— Я знаю, что они тяжелее. Направляйте их выше цели, в которую метите. Но осторожнее. Они должны попасть в верх стены, но не перелететь ее. У нас их мало. Мы должны дать по три штуки каждому из четверых наших лучших лучников.
— Строевая подготовка очень важна. Это скучно, но без нее не обойтись. Если мы нападем так, как ты предлагаешь, захватчики по-прежнему будут видеть в нас разобщенную толпу. А строй и точность стрельбы убедят их в том, что они наконец прогневали великую королеву спеков и та послала против них армию.
Я не открывал глаз. У меня их не было. Я почувствовал, как мальчик-солдат трет свои глаза, а когда он закончил и открыл их, безмерная россыпь деталей развернулась передо мной. Цвета, формы и тени. Сперва я даже не смог их все осознать. Их было так много, ошеломляюще, болезненно много. Быть может, так впервые воспринимает мир новорожденный ребенок? Я отшатнулся, стараясь держаться подальше, словно это был огонь, способный меня обжечь. Постепенно происходящее вокруг открылось мне.
Я находился в доме, где прежде никогда не бывал. Это было довольно уютное место. Ковры на полу, драпировки на стенах, удобная мебель. Я сидел в прочном кресле с мягким сиденьем и подлокотниками, в уютной близости от очага. Под рукой ждал накрытый стол. Рядом с открытой бутылью вина пристроилась тарелка с дымящимся жарким, кровавые куски мяса свешивались с ее края, соседствуя с печеным луком и оранжевыми кореньями. Буханка темного хлеба была порезана толстыми ломтями, а около нее возвышался горшочек с золотистым медом, из которого торчала большая ложка.
Мальчик-солдат недавно побывал снаружи. Может, производил смотр войск? Мои сапоги были покрыты коркой засохшей грязи. Кто-то сидел передо мной на корточках и разувал меня, склонив голову. Один из кормильцев, помогающих Оликее в заботе обо мне, неожиданно понял я. Его звали Семпайли, и он пришел ко мне из другого клана, поскольку хотел служить великим, намеренным ударить по захватчикам. Ко мне так явилось немало мужчин и несколько женщин. В этом Дэйси не ошиблась. Среди спеков росло недовольство. Для стариков все слишком быстро менялось, а молодежь оскорбляло поведение захватчиков. Многие считали, что пора нанести жестокий ответный удар.
Все эти сведения хлынули на меня сокрушительным потоком. Я едва успевал их осознавать, но не получал даже небольшой передышки. Жизнь шла своим чередом, постоянно и непрерывно. Мне ничего не оставалось, кроме как пытаться ее нагнать. Мальчик-солдат отпил красного вина из хрустального бокала, и мною надолго завладело двойное ощущение вкуса и запаха. Божественное, божественное вино.
Напротив меня в таком же кресле восседала Дэйси. Кормилец раскуривал для нее трубку. Великая заметно выросла. Округлившиеся живот, бедра и грудь говорили о ее достатке и удобстве. Эта мысль пришла мне в голову сама собой, и я не сразу опознал в ней спекское восприятие. Мой разум заметался, словно мотылек вокруг пламени. Они видели в стройных и крепких жителях Геттиса итог суровой и неестественной борьбы. Такие тела принадлежат людям, которые противостоят окружающему миру, а не живут с ним в согласии. Они не желают расслабиться и принять щедрые дары мира. Они не отдыхают друг с другом по вечерам, исполняя музыку или неторопливо беседуя. Они стесняют свои тела неудобной одеждой, тугими ремнями и жесткой обувью. Они наказывают себя постоянной деятельностью. Гернийцы принуждают себя выходить под жаркие лучи солнца и на жестокий холод без всякого смысла, словно они животные, а не люди. Похоже, они радуются трудностям жизни, отказывая себе в наслаждении едой, плотскими утехами и всем остальным.
И словно в ответ на лишения, которым они подвергают свои тела, они стремятся к размаху во всем остальном. Тропа в лесу возникает сама, когда люди ходят из одного места в другое. И величина ее оказывается такой, какая необходима. Только захватчики могут счесть, что тропу нужно расширять топорами, лопатами и фургонами. Только им могла прийти в голову мысль изъязвить землю жилищами, чтобы зимовать там, где выпадает глубокий снег, а мороз обрушивается сокрушительным ударом. Только они могут уничтожить все растения и деревья, обнажив земную кожу, а потом заставить новые растения, причем все одинаковые, взойти на их месте ровными рядами. Спекам никогда не понять народ, который предпочитает трудности удобству, который готов уничтожать жизнь, но не пользоваться ее щедрыми дарами.
Словно ты заметил чужака в заполненной людьми комнате, а лишь потом разглядел в нем старого друга. Все, что я знал о собственном народе, все наши ценности и обычаи на миг показались мне странными, жестокими и неразумными. Если человеку хватает пищи и всего прочего, почему бы ему не толстеть, наслаждаясь жизнью? Если ему не приходится так тяжко трудиться, чтобы жизнь стесывала плоть с его костей и оплетала руки и ноги мышцами, почему бы его животу не стать мягче, а лицу круглее? Если человеку повезло с тем, как жизнь с ним обходится, почему бы этому не отразиться на его теле?
В этот искаженный миг я увидел в гернийцах народ, который сам ищет трудности на свою голову. Несомненно, они строят дороги, чтобы обогатиться, но разве они наслаждаются накопленными благами? Нет. Вдруг выясняется, что богатство — это лишь основание для поиска более трудных задач, которые зачастую ложатся на плечи тех, к кому жизнь не так расположена. Я вдруг вспомнил дорожных рабочих, тех несчастных, кто вынужден трудиться на строительстве Королевского тракта в наказание за преступления, совершенные в Старом Таресе, и в оплату за земли, которые они получат после того, как отработают срок своего приговора. Спеки, вдруг понял я, смотрели на них с бесконечной жалостью и ужасом. Этим бедолагам уже не узнать другой жизни, чужаки обрекли их на существование в нужде и лишениях, где нет ничего, кроме труда и страданий. С этой точки зрения мы поступали с ними чудовищно. Спеки не могли понять, что король наказал этих людей за совершенные ими преступления и мы полагали это справедливым — и милосердным, поскольку он обещал им награду за их труд. Фальшивую награду, с горечью подумал я, вспомнив о жалком существовании Эмзил.
Я вырвался из этих размышлений в осознание себя как Невара. Казалось, я вынырнул к жизни из глубин холодного темного пруда. Некоторое время я мог лишь маячить за глазами мальчика-солдата и наслаждаться собственным существованием. Постепенно я нашел себе опору во времени и пространстве, равно как и в себе самом. Прошло время. Я попытался понять сколько.
Я находился в старом доме Лисаны, но заново обставленном с роскошью в представлении спеков. Ковры под ногами и драпировки на стенах были выторгованы на рынке, как и блестящие медные кастрюли, тяжелые фарфоровые тарелки и хрустальные бокалы. На стоящей в углу кровати громоздились пушистые меха и шерстяные одеяла. Мальчик-солдат был облачен в удобные одеяния лесных оттенков зеленого и коричневого. Его запястья унизали золотые браслеты: проколотые мочки ушей оттягивали серьги. Набранный им — как и Дэйси — вес говорил об их высоком положении среди спеков. Теперь у их кормильцев имелись собственные кормильцы. Народ относился к ним с почтением, что отразилось на их образе жизни.
Я тщетно пытался ощутить в комнате присутствие железа. Если Дэйси все еще полагала необходимым угрожать мальчику-солдату, теперь она обходилась без него. Они выглядели как два совещающихся полководца, а не как диктатор и ее заложник. Я вспомнил слова, которые слышал, пробуждаясь. Великая
