висела сумочка.
Дворецкий прикинул, пятьдесят тысяч долларов — это пять пачек, если по сотне. В сумочке запросто поместятся.
Бред какой-то! С суммой, которая для кого-то целое состояние, разъезжать по ночам на электричке. Для кого-то, но только не для Баранчеевой! Поговаривали, что один только особняк в элитном коттеджном поселке вместе с отделкой и меблировкой обошелся ей чуть ли не в полмиллиона долларов. С ума сойти!…
Было заметно, что Баранчеева сильно волнуется. Она открыла сумочку, достала пачку сигарет, зажигалку и закурила. Сигареты убрала обратно в сумочку, зажигалку сунула в карман. Потом вытащила ее и тоже убрала в сумочку. Посмотрела на часы.
Женский голос из динамика объявил следующую остановку. Двери с шипением закрылись, электричка дернулась и стала плавно набирать скорость.
Народу в вагоне было не много. Две молодые парочки на соседних сиденьях в дальнем от Баранчеевой конце вагона. Мужичок работящего вида с чем-то длинным и тяжелым, завернутым в брезент. Старушка с двумя сумками, которые Гладышев помог ей занести в вагон, и за это она села напротив него с тайной надеждой, что и вынести их он ей тоже поможет. Женщина лет пятидесяти с двумя маленькими детьми. Симпатичная молоденькая девчушка в джинсовой курточке.
Ни Сизова, ни тем более Баранчеева в вагоне не было.
Из всех пассажиров наиболее подозрительным Дворецкому показался тип, зашедший в вагон перед самым отправлением и занявший второе от тамбура сиденье. Он был высоким, широкоплечим, с массивной нижней челюстью и перебитым боксерским носом. При его появлении Семенов и Петренко переглянулись. Они сидели почти напротив этого мужика на крайних к выходу местах.
Из противоположного тамбура вышла Татьяна Ветрова и направилась к Баранчеевой. На ней были высокие со шнуровкой ботинки на толстой подошве, узкие черные джинсы, короткая кожаная курточка, из- под которой торчал пестрый свитер. На голове козырьком назад красовалась кожаная кепочка с большим круглым значком.
Татьяна отодвинула левую створку двери и прошла в тамбур. Баранчеева покосилась на нее, выкинула сигарету и поправила на плече сумочку.
До следующей остановки ехать минут пять, подумал Дворецкий. Если не считать типа с перебитым носом, никого подозрительного в вагоне нет. А может, тот или те, кого они ждут, войдут на этой остановке? Никто же не говорил, что они должны обязательно ехать с конечной!
Электричка замедлила ход. Баранчеева отошла в другую сторону тамбура. Теперь Семенову и Петренко стало ее не нидно.
На остановке в вагон никто не вошел. В последний момент, прежде чем закрылись двери, у Дворецкого промелькнула мысль, что Баранчееву вполне могли позвать с платформы. И она бы сошла. И что тогда делать?
Электричка снова стала набирать ход.
Девчонка в джинсовой курточке достала сигарету, сунула ее в рот, прошла в тамбур и встала вплотную к Баранчеевой.
— Вам привет от Альберта.
— Он жив?
— Жив-здоров.
— Где он?
— В надежном месте. Просил не беспокоиться. Вы выполнили его просьбу?
— Когда я смогу его увидеть?
— Очень скоро. Он вам сообщит. Деньги при вас?
— А откуда я могу знать, что вы…
— Читайте!
Людмила Станиславовна развернула записку.
«Мама, передай деньги этому человеку. У меня все нормально. Люблю-люблю-люблю. Твой Альберт».
У Баранчеевой внезапно потемнело в глазах, закружилась голова, сердце забилось где-то в горле, ноги стали ватными, и она начала медленно сползать по стенке.
Тип с перебитым носом, заметив, что Баранчеева стала падать, рванул в тамбур и попытался схватить девчонку в джинсовой курточке. Она проворно вывернулась, со всей силы ногтями саданула ему по лицу и метнулась к дверям в вагон. Но, получив подсечку, уже через мгновение лежала на грязном полу, а Татьяна Ветрова сидела на ней и, заломив руки за спину, застегивала наручники.
В тамбур ворвались Дворецкий и Петренко. У обоих в руках уже были пистолеты.
— Лицом к стене! — заорал Юра и направил оружие на типа с перебитым носом.
Петренко наклонился к Баранчеевой.
— Жива…
У дверей тамбура со стороны вагона встал Гладышев.
— Не волнуйтесь, граждане, милиция! Ситуация под контролем!
Электричка стала замедлять ход перед остановкой.
Он стоял рядом с платформой и нервно курил. Он не мог поверить, что его кинули. Все что угодно, но только не это!
Нет, нет, нет!
Он — да, кинет кого угодно и когда угодно. Но его?
И главное, кто — девчонка, соплячка, наркоманка. Та, которую он поднял с самого дна жизни. Вытащил из такой грязи, что страшно подумать, что бы с ней стало через два-три года. Та, которую он одевал, обувал, кормил, в конце концов! Которая жила за ним как за каменной стеной. Та, которую он любил, ради которой спланировал убийство двух безмозглых ублюдков. А ведь от них-то и потянулась вся эта кровавая цепочка.
И она его предала. Предала!
Стоп! А не рано ли я завожусь?! Почему это я решил, что она меня кинула? Может, она была вынуждена проехать эту остановку. Или выйти раньше. Обстоятельства же разные бывают!
Где твоя хваленая выдержка? Что ты психуешь, как вокзальная проститутка, которой попользовались и не заплатили?! Надо не психовать, а думать, где ее искать!
А чего искать-то? Надо ждать! Ждать, когда она объявится. Куда она от него денется-то?!
Черт, надо было всё-таки садиться вместе с ней в электричку! Но что теперь об этом думать?!
Все, домой…
Баранчеева быстро пришла в себя и объяснила свой обморок прочитанным троекратным «люблю» — материнскому сердцу в этом послышался троекратный крик сына о помощи.
Тип с перебитым носом, которому расцарапанное лицо придавало еще более бандитский вид, оказался охранником из возглавляемой Баранчеевой фирмы. С собой его она взяла для подстраховки.
Людмила Станиславовна порывалась поехать в управление и лично допросить «эту мерзавку», но Дворецкий доходчиво объяснил, что ее присутствие только помешает быстрому получению необходимой информации, заметив, что «у мужчин свои секреты». Она понятливо закивала и только слезно попросила сообщить ей любые сведения о сыне.
