Среда обитания приличной девушки

хватало. Даже переворачивание подушки спасало только на несколько минут. Периодически чья-нибудь рука начинала шарить на столе и хвататься за бутылку с водой.

Вода, конечно, тоже не помогала. Она тут же испарялась и делала окружающую действительность еще жарче и мокрее. Наконец все угомонились, перестали вертеться и заснули. В жаркой духоте купе воцарилась тишина.

Тыгдымский конь поезда равномерно и послушно говорил свое «тыгдым-тыгдым». Полчаса прошло в мирной обстановке. И тут на верхней полке раздалось «кхм». А потом «кхе-кхе», а потом кашель из сдерживаемого превратился в оглушительно громкий. Это наступили последствия папенькиного курения. А курили они «Беломор» фабрики Урицкого. И на юг с собой брали его же. Но папирос не хватило, поэтому прямо перед отходом поезда Александр Васильевич прикупили себе краснодарского «Беломору».

Проснулись я, мама и Оля. Не говоря уже о папе, которого крючило на верхней полочке. Мы поили его водичкой, давали ментоловый леденец, и, наконец, кашель стих, и измученный папа немедленно отбыл в сон.

Тут, с задержкой на двадцать минут, проснулась Женечка. Она села на полке, потерла кулачками глаза и захныкала. «Хнык-хнык» перешел в «а-а-а…», а потом в «А-А-А!». Ольга схватила дитя на руки, дала попить водички и стала укачивать. Что в условиях духоты и жары только раздражало младенца. Не, правильно, кому бы было по душе, чтобы вас прижимали к горячему и липкому, да еще и трясли вверх- вниз.

Наконец измученное дитя потеряло все силы и замолкло. Наступила тишина. По коридору, обивая двери боками, прошел в туалет кто-то, разбуженный детскими криками. И схватился за ручку нашего купе. Матюгнулся и пошел дальше.

Бдительный папа привстал на своем покладочном месте и грозно вопросил:

— Что такое?

Хриплый со сна голос работал плохо, и папа решил откашляться. «Кхм». Но дальше не смог спросить уже ничего, потому что это «кхм» переросло в знакомое нам «кхе-кхе», а потом дошло и до апофеозо модерато — кашель рос и ширился, поднимая нас с полок.

Как только папа завершил свою симфонию для кашля с оркестром, потому что, кашляя, он пристукивал рукой по краю полки, вступила Женя. Она опять села, оглядела присутствующих и сказала детским ангельским голоском:

— Хочу к мамочке.

Оля кинулась к своему птенцу и попыталась обнять.

— Уйди, я хочу к мамочке! — закричало дитя и стало отмахиваться от нее двумя ручонками. Вечер переставал быть томным.

Мы с мамой сидели на нижних полках и тупо пялились в черноту за окном. Сверху с неизбежной частотой доносились приступы кашля. В тамбуре, под аккомпанемент детских рыданий и стук колес, Оля качала Женечку и периодически вскрикивала:

— Я, я твоя мамочка!

Мы возвращались домой свежими и отдохнувшими. Под нижней полкой стояли, дозревая, два ящика персиков.

Глава двадцать шестая Очки

С тем самым местом, где тетя в шляпке и с яйцами, которое у «Молокосоюза», был связан еще один эпизод. Правда, участие в нем принимала не Оля, а моя бабушка, Нина Леонтьевна[3] Бабушка в последние годы жизни очень редко выходила на улицу. И не потому, что ходила плохо. Нет, ходила-то она хорошо, но вот астма у нее была. Наличие такого заболевания мешало ей, аки птичке, вспархивать по лестнице.

Детство мое прошло под вывешивание папы из окна в ожидании неотложки, сипение ингалятора и надсадный бабушкин кашель. Астма. Тяжелейшая. Настолько тяжелая, что неотложная докторица, заехав к нам после вселения в новые квартиры, искренне удивлялась:

— О, Нина, ты еще жива? — И они обе весело ржали, прерывая ржание бабушкиным кашлем.

Потом ей нашли какие-то гормональные таблетки — приступы стали гораздо реже и короче, зато любой удар и просто сильное прикосновение заканчивались огромными черными гематомами.

Когда бабуля еще могла выходить на улицу, поскакала она как-то в поликлинику. И пропала. Искали мы ее много часов, нашли в больнице. Оказывается — упала с лестницы, ударилась чем можно и головой, сломала ребро и потеряла сознание. При этом празднично украсилась огромной гематомой во все тело. Когда ее привезли в больницу — решили, что с пожара.

Ну, мы помчались в больницу. Забегаем в палату — Нины Леонтьевны нету. Где старушка со сломанным ребром, астмой, парализованной левой рукой (старая травма) и вся в синяке? А молодой доктор говорит — а она в соседней палате пол моет. Потому что нянечек не хватает, а ей оттуда воняет. И повел нас.

Тут бабуля из соседней палаты выруливает. С забинтованным ребром и ведром. И доктору эдак кокетливо:

— А скажите, юноша, когда здесь будут танцы?

Наступила весна. На улице было не то, что сейчас, а совсем другое — то есть не снег хлопьями, а наоборот — журчащие ручьи, воробьи в редких лужах и практически сухой асфальт. И бабушка решила прогуляться до магазина. Магазин, нареченный до конца дней своих «Молокосоюз», находился в соседнем доме. Идти недалеко, а покупать там она много и не собиралась — так, чтоб повод был выйти.

Собралась она, кудельки на голове накрутила, губы красной помадой накрасила — и пошла. Почти уже до магазина дошла, тут ее кто-то сзади по плечу хлопнул. Ну, бабуля решила, что кто-то знакомый. Обернулась — а там мужик. Лежит. А перед ним лежат очки.

Бабушка сначала подумала, что мужик споткнулся. Смотрит — весна, а он одет как-то легко, в тренировочные штаны и майку. Не по сезону. А народишко вокруг чего-то примолк и загадочно на бабулю смотрит. Причем много их так, примолкших.

Оказывается, мужик-то с пятого этажа прыгнул. И очками слетевшими бабушку мою по плечу задел. Ну, бабушка моя фаталисткой была, потому что тяжело болела.

Пришла она домой страшно сердитая.

— Ну совсем безмозглый самоубивец пошел! А если бы дети из школы шли? Смотреть надо, куда самоубиваешься! — Помолчала и добавила: — А я вообще-то в новом белье, с прической, да и помада в этот раз попалась сильно удачная… (Она тоже была сторонницей нарядного нижнего белья, в смысле, вдруг под машину попадешь, чтоб не стремно было.)

Глава двадцать седьмая Насморк

Бабушка и Оля жили на втором этаже, поэтому мы заходили к ним часто — и по пути вниз, и по пути наверх. И вот, опять-таки неожиданно, эпидемия гриппа. Бабушка дома сидит, потому что на улицу в принципе не выходит, однако тоже легкую простудку подхватила. А маменька в своей части посильнее простудилась и дышит уже через раз и то ртом. Ползет с работы, аптеки по пути не попалось, так она к бабушке зашла — мало ли у родственников нужное завалялось.

Бабушка порылась в аптечке и говорит:

— Люся, взрослых капель нет, но вот детские я нашла, давай закапаю.