вычитала в «Педагогической поэме».
Например. Захожу в палату перед обходом (это когда начальство в сопровождении лагерного врача проверяет чистоту и аккуратность коек, тумбочек и полов в палатах) и вижу — на разобранной кровати возлежит один из моих пионэров, взгромоздив одну ножищу в кроссовке на спинку кровати, а второй помавая в воздухе. Лежит, скотина, хоть бы хны, и на мое возмущение отвечает, что у него, мол, самочувствие не очень, вегетососудистая дистония, типа, поэтому он, больной, и лежит в кровати.
— А что же ты, сокол мой, в грязных штанах на чистом белье валяешься? — резонно спрашиваю я.
— Потому что у меня джинсы на болтах, разводной ключ нужен, чтобы снять. Хотите попробовать? — хитро посматривая на меня, говорит этот малолетний гоблин.
— А то! Конечно, хочу! — радостно откликаюсь я на это предложение, подхожу к кровати чеканным шагом кремлевского гвардейца, расстегиваю и выдергиваю из его джинсов ремень, после чего обход застает в палате такую картину — через кровати молодым козлом скачет с криками «А может, попытаетесь все-таки снять мои штаны?» юное дарование, а в проходе колобком мечусь я с широким ремнем в руках, периодически попадая им по заднице воспитанника. Влетело мне, конечно, за антипедагогические методы, но я продолжала их применять.
Какое наслаждение сидеть теплым летним вечером на крылечке деревянного корпуса, облокотившись спиной о столбик веранды и вытянув ноги, когда мимо тебя раз в две минуты, топоча как полосатые слоны, проносится стадо молодняка. И пусть посмотрят на меня криво и косо педагоги со стажем — только так я, молодая девушка, могла укротить огонь, бушевавший в их головах.
Двадцать пять юношей на две палаты — разве можно тут уснуть после отбоя? И шумели они, козлики, изрядно. Поэтому — кеды на ноги и бегать. Вокруг корпуса. Потом мыться — и спать. А перед сном Галина Александровна почитает стихов Лейкина. И будет смешно или грустно. Или непонятно-щемяще. Или даже просто непонятно. Странно то есть.
Нет, они меня не боялись. И даже любили. Хоть я и садистски заставляла их бегать вокруг корпуса. И лупила ремнем.
И запирала девочек в палате, когда они умудрились назначить свидание местному молодняку. А молодняк — из соседней деревни — только демобилизовался.
Это были такие времена, когда секса не было. Однако когда я приперла к стенке физрука и стала бить его об эту стенку бестолковой головой за нежную привязанность к одной пятнадцатилетней пионэрке, он изумленно вопрошал:
— Галка, ну что ты так волнуешься? Мы же предохраняемся!
И в этом же лагере я заимела первые седые волосы. Зайдя ночью в палату к мальчикам на какой-то странный шум, я застала две пары голубых в процессе. Это сейчас я циничная, битая жизнью и умудренная. А тогда я была невинна аки ангел. Единственное, что я позволила себе сделать, — это упасть в обморок. В настоящий, глубокий.
Молодые, но ранние прервали процесс и перенесли меня в вожатскую. Когда я пришла в себя, мне удалось только жалобно проблеять: «А на линейке завтра слабо повторить?»
Конечно, я их не выдала. Конечно. Но осадочек, совокупно с седой прядью на затылке, остался. А все потому, что они были такие продвинутые, а я была их воспитателем, ответственным за их жизнь и здоровье.
Один из отрядов в нашем лагере был очень специфическим. Он не имел номера, его корпус находился в значительном отдалении, и вожатые и воспитатели там были свои. Это был отряд детей-сирот. Альтернативно одаренных, как сказали бы сейчас.
И в этом отряде случилось ЧП — воспитательница сильно избила ребенка, поэтому ее срочно отправили в город, а за детьми нужно было следить до того момента, пока не приедет новый педагог.
И меня выбрали жертвой. И я, воспитанная в принципах «если не я, то кто же?», пошла.
Всего три дня работы в этом отряде (причем при помощи моих великовозрастных козликов и козочек из первого) оставили ярчайшие воспоминания на всю жизнь.
Первой и самой яркой эмоцией был ужас, когда я вошла в палату. Вроде как это просто — войти в палату и элементарно улыбнуться детям. Просто до того момента, как ты поймешь, что мимо твоей головы только что пролетела табуретка, зацепив ножкой волосы и разбившись об стену.
Эти дети были отказными. Страшным было многое — и то, что они сразу все начинают называть тебя «мамой». И настойчивые, граничащие с маниакальными, просьбы об усыновлении/удочерении.
У каждого из них был свой диагноз. У кого-то полегче, у кого-то посложнее. Но я не могу передать те эмоции, когда девочка, по документам Наташа Сивоконь (сколько лет прошло, а я не могу забыть, как звали это создание), разозлилась на какого-то мальчика, добежала до пожарного щита, разбила стекло, сорвала топор и с криком «Зарублю!» стала бегать за ним по лагерю. Девочка была в пубертатном возрасте, у нее менялся пол. Вроде как на женский. Поэтому психика была ранимой и нестабильной. Все эти слова говорила я себе, гоняясь за ребенком по территории и отбирая у него топор. Сильна девочка, надо заметить, была необычайно. Через три дня приехала новая воспитательница. Возвращаясь к своим подросткам, которые в эти три дня очень мне помогли, я испытала странные чувства.
Но было и много прекрасного. И КВН — где мои ребятки заняли первое место, хоть и долго-долго отказывались участвовать. Смешные поделки, совсем детские, которые они мне дарили. Истории, которые рассказывали. Слезы, которые они сначала лили, а потом нет. Доверие. Большое такое, почти безграничное. И попытки поговорить об умном, хоть и не получается. И умение слушать. И ведро черники, которое они собрали мне на день рождения, встав в пять утра и уйдя в лес всем отрядом, за что были жестоко наказаны начальством. И танцы под тра-ла-ла вместо дискотеки, куда их не пустили.
Я надеюсь, что у них у всех все хорошо.
Справа кудри токаря, слева кузнеца
Начался новый учебный год. Училась я совсем неплохо, получая, между прочим, стипендию аж в целых 55 рублей, а не 40, как большинство студентов.
Деньги — это отличная штука. И на студенческую жизнь такой стипендии вполне хватало, учитывая, что жила я не в общежитии, а в семье. Но тут, когда мы перешли на второй курс, у нас с подружкой Ленкой возникла мысль следующим летом поехать отдохнуть на юг. Причем на деньги, заработанные собственным трудом.
И мы пошли на — как бы сейчас сказали — молодежную биржу труда.
Приперлись. Объяснили, что учимся на дневном, правда, на таком дневном, что занятия у нас начинаются в 14.00. Хотим, мол, работать, работы не боимся и т. д. и т. п. Усталая, замученная жизнью тетенька осмотрела мой километровый маникюр и сказала, что вакансия есть только одна, но она вряд ли
