сравнение. Среди скромных — синих, черных, серых и белых вещей он флиртовал, он заигрывал, он гордился своим необычным цветом. На маме костюм сидел волшебно.
А куплен был этот волшебный импортный наряд в сельпо, в поселке Кара Ненецкого Национального Автономного округа. В этом сельпо ненцам, которые даже в вошебойку ходили за деньги, а так не мылись никогда, был предложен еще широкий ассортимент прекрасных индийских махровых полотенец, а также японских шейных платков натурального шелка. Что и говорить, за полярным кругом — самая необходимая вещь. Вот там маменька и отоварились под бурный хохот местного населения.
Моя дочь Сонька, которая пока не появлялась в этой истории, надо отметить, унаследовала мамочкину фигуру. Короткое туловище, покатые плечи, высокая талия и длинные ровные ноги. А маму, надо заметить, даже в мюзик-холл танцевать приглашали. Если бы не травмированные мениски, которые она побила в юности, неудачно приземлившись с гимнастического бревна, то, может, и задирала бы ноги в кордебалете. Так что брючный костюм, да еще терракотовый — все, мужики падали и укладывались в штабеля.
Где можно продемонстрировать такой костюм с наибольшей разрушительной силой? Правильно, на работе, потому что работа — это не просто работа, а в/ч, где основной коллектив состоит из боевых и не очень офицеров, а дамы — по штуке на комнату, исключительно для облагораживания коллектива, профилактики семиэтажного мата и отсутствия окурков и заварки в цветочных горшках.
И вот раннее утро. Макияж намакияжен, кудри навиты, каблуки нацеплены, ногти наманикюрены, и костюм надет. И, дыша духами и туманами, мама выдвигается на работу. И собирает достаточное количество восхищенных взглядов по дороге.
Уже почти не касаясь ногами асфальта, она добегает до проходной, машет пропуском и… все. Дальше не пускают. Туда, где блестят задницами и локтями бравые офицеры, — не пускают. Дежурный на вахте — солдафон и бюрократ. Он не ценит женской красоты, если она не во флотской форме. Поэтому он разворачивает маменьку на 180 градусов и отправляет переодеваться. Поняли, почему? А потому что нельзя теткам в брюках на работу. Вот офицеры все, как один, в брюках, а тут — нельзя. Несправедливо, я считаю.
Мама расстроилась и отправилась переодеваться. И приехала на работу в юбке. Юбка была классная — темно-синяя, из пальтового сукна, подол вырезан фестонами, все швы были оформлены декоративной строчкой. Красивая, в общем, юбка.
Приехала на работу, а там ее припрягли какой-то плакат рисовать — мама страшно талантлива в этом — чертит изумительно, пишет плакатными перьями миллионом шрифтов, и вообще почерк у нее каллиграфический. Столы освободили, два вместе составили и чертеж там разложили. А матушка на стуле на коленках стоит и, высунув язык, что-то пишет. А за ее спиной дверь откроется — и закроется. Откроется — и закроется. И не заходит что-то никто.
А потом юбку эту я отказалась надевать, когда меня в пионеры принимали. В третьем классе. Потому что она была слишком короткой.
На перекладных
Зато опаздывать в части было нельзя. Не приветствовались они, эти опоздания.
Просто ни разу до полного лишения премии. Работник мог, прядая ушами и паря в пространство, ввалиться на рабочее место, ну а потом, уже будучи пересчитанным, медленно и печально раздеваться, остывать, три часа пить чай и разговаривать разговоры. Читать, правда, на рабочем месте ничего не дозволялось, кроме газеты «Правда». Но разговоры — это можно.
Да, revenons a nos moutons[2], опаздывать было нельзя. А транспорт ходил, сами помните как — ничуть не лучше сегодняшнего. Правда, доехать от дома до маменькиной работы можно было на рубле. Поутру эти рубли еще были. Вот до сих пор меня забавляет эта странность — почти в любой конец города можно было доехать за рубль — столько стоила, скорее, не поездка на расстояние, а поездка как таковая.
Поэтому маменька, бывало, ловила утром частников. Например, где-то рядом с нашим домом, видимо, жил водитель скорой помощи. На которой неоднократно маман добиралась до работы. Без сирены — если не сильно опаздывала, с сиреной — если сильно.
Иногда на остановке троллейбуса на Большом проспекте Петроградской стороны их скапливалось несколько — этих несчастных опаздывающих. Две, например. Или три.
Пару раз она одна или с подругами ездила на правительственных «Волгах». Один раз на большом и суровом, как Баренцево море, «мерседесе» белого цвета (откуда он взялся в наших краях, наука в лице британских ученых не объяснила). Один раз на их зовы и крики о помощи остановился четыреста двенадцатый «москвич». Девушки в количестве трех штук ломанулись, двери открыли — а там, в салоне, только одно сиденье — водительское. А на остальных местах мешки с цементом лежат.
Ну и что, что они при прическах, маникюрах и на каблуках? Опоздание дороже — прекрасно доехали и на цементе.
Пару раз маменька, поддернув юбку по самое не хочу, гордо сползала к проходной со ступенек «КамАЗа».
А еще раз был совсем уже сюр. Опять эти тетки были втроем и опаздывали уже капитально. Так опаздывали, что уже увольнение грозило за прогул, потому что времена были строгие, андроповские. Вот они и скакали по дороге, размахивая руками как потерпевшие. И добрый человек остановился. И тоже он был на «москвиче». Правда, «москвич» был каблук с надписью «Пирожные» на борту.
А как втроем туда сесть, если «москвич» — вообще машина узкая, а оставаться на остановке ни одна не хочет, а все хотят, наоборот, на работу, чтобы предстать пред светлые очи начальства? Чтобы оно, начальство, их сосчитало.
В результате, когда автомобиль, гордый тезка жителя столицы, отъехал от остановки, на переднем сиденье, рядом с водителем, гордо сидела Ирка (девушка она была крупногабаритная), а в кузове каблука, в позах оригинально-эротических, держась за задвинутые в угол пустые лотки из-под пирожных, стояли моя маменька и ее подружка Таня.
Маменька рассказывает.
«Залезли мы туда, водитель снаружи дверь закрыл. Темно, страшно, про чистоту одежды уже и не думаешь, потому что руками так и норовишь схватиться за что-то „в крЭме“. Когда на дорогу можно смотреть — уже хорошо, а когда вокруг полная темнота, то кажется, что едешь не по ровной городской улице, а по колдобинам проселочной дороги.
Стоим себе, радикулит придерживаем, повороты и светофоры считаем. И думаем, успеем мы таки на работу или не успеем. И вдруг Танюшка и говорит: „Люся, все пропало! Эта сволочь уже сделала два лишних поворота!“ Мы напряглись и стали не просто из последних сил держаться, а еще и осознавать свою полную беспомощность, запертые и увезенные неизвестно куда. Одна надежда на Ирку — женщину крупную и серьезную. Тем более с развязанными руками и в кабине. Уже совсем было попрощались с семьей и детьми, тут машина останавливается, и дамы, благоухающие ванилью и стряхивающие кондитерские крошки со свежевыглаженных утром шмоток, а брызги крема со свеженакрашенных утром ресниц, вываливаются прямо на руки командиру части прямо у проходной родного института. Зато — не опоздали».
Про ответственность
С одним дяденькой вообще знаете, что случилось? Маменька моя в последние годы работы в в/ч трудилась в бухгалтерии. И туда, естественно, стекались все больничные листы как офицеров, так и вольнонаемных.
