нашли.
Больно мне надо! Дурная что ли? Я вообще лес не жалую. Муторно там, постоянно кажется, словно за мной кто-то следит из-за деревьев. Точнее — словно сами деревья следят и ждут чего-то. Даже в парке городском кажется.
— Бабуль, бабуль, бабушка любимая! — запела тоненьким голоском Лялька. — Пусти меня, бабуль, к Таньке во двор поиграть!
— Нечего тебе у той Таньки делать! — отрезала старуха.
Тут я ее мнение разделяла. Танька, живущая через два дома, имела в заднице пропеллер, который постоянно заносил её куда не надо. Куда совсем не надо!
— Ну, бабуленька, пусти, а то мне с Сашкой ску-учно! — заныла Лялька, а потом принялась подхалимничать. — Я со двора никуда! И кашу сейчас доем!
Против доеденной каши бабушка устоять не смогла. С ее точки зрения, обе внучки были ходячими скелетами. Я, вспомнив о собственном интересе, добавила голос к просьбе сестры:
— За ее 'поиграть' я тоже кашу съем!
Танькин двор избавлял меня от забот о Ляльке и от ее приставаний.
— Ладно, егоза, быть по-твоему, — раздобрилась бабуля, но тут же добавила. — Чтобы на улицу ни ногой! А ты, Дичок, садись рядом — яблоки резать.
Лентяйничать бабуля давала только Ляльке.
Я подвинула к ногам большой эмалированный таз с отбитыми краями и потянулась за ножом. Сушеные яблоки забьют мой рюкзак на обратной дороге, так что придется потрудиться, обновляя бабушке запас.
Ближе к вечеру к нам заглянула Танькина мама:
— Девочки не у вас, баб Мань?
Мы с бабкой переглянулись — так и знали, что на месте не усидят!
— Давно с глаз пропали? — деловито осведомилась бабка.
— Да уж час как не вижу! — развела руками соседка.
Час в деревне — это ерунда. Здесь все равно каждая собака каждого гуся знает — не потеряются. Даже если за трубу уйдут.
— Дичок, поищи стрекоз непутевых, да хворостину не забудь! — нахмурилась бабка и сунула мне выдранную из плетня тонкую ветку.
Я послушно вышла со двора, постояла с минуту в задумчивости, и пошла в сторону трубы — вот голову на отсечение даю, за нее потащила сестру эта шабанова корова!
***
Я шла ведомая шестым чувством, положившись на интуицию, как уже не раз делала в поисках. Обычно помогало. На перекрестках останавливалась, тянула носом — туда, не туда. И сворачивала, куда больше нравилось. Тактика поиска не ахти какая, зато у меня всегда срабатывала. Так, никого не спрашивая, я вышла к окраине села и похолодела — 'туда' тянуло в горку, к лесу.
Ох, зря я прут выкинула! Надо теперь хотя бы крапивы по дороге нарвать!
Прибавила шагу, перейдя на бег. Я хоть и худая, зато жилистая, хорошо бегаю, в удовольствие. Быстро добравшись до кромки леса, обнаружила у тропы обломанную палку от чупа-чупса — Лялькиной нычки.
Ну, погоди, сестренка!
В лес я фактически влетела, перескочив через неширокий овраг по узкому мостку.
Стоило углубиться в чащу шагов на пять, как пахнуло чем-то… чем-то очень странным, от чего волосы на затылке зашевелились словно живые.
Я остановилась, вздернула голову и замерла, прислушиваясь, чувствуя, как руки пошли 'мурашками', вздыбившими каждый волосок. Предчувствие нехорошего заставило меня ощетиниться не хуже собаки. А потом справа, недалеко, раздался отчаянный детский визг…И тут я побежала, не разбирая дороги, страшась не успеть.
Кричать и звать на помощь не стала, опасаясь не услышать, боясь потерять глупых девчонок, залезших куда не следовало. Ноги сами вынесли в темный ельник, и я увидела испуганных, прижавшихся к дереву подружек, которые смотрели в сторону от меня с таким отчаянием, словно на них надвигалось что-то очень страшное.
Я пролетела по инерции еще несколько шагов и когда почти добралась до Ляльки, увидела вздыбленную холку черного зверя — огромного, что годовалый телок. И что-то во мне в тот момент хрустнуло от страха: я не только не остановилась — времени на раздумье не было — напротив, взвилась в прыжке, свалившись прямо на спину крадущемуся чудищу.
За Ляльку готова любому горло перекусить!
И когда пласталась в полете…. произошло что-то странное: одежда затрещала по швам, словно я неожиданно раздалась в ширину много раз. Да и зверюга прямо на глазах уменьшился, став уже не таким пугающе страшным. Мои руки ударили волку в бок, и зверь кубарем полетел на землю, собирая шерстью опавшую хвою. Я же заслонила девочек и зарычала… Как собака… Нет! Намного страшнее. А затем кинулась вперед, словно меня кто-то толкнул. Хотела крикнуть девчонкам бегите, да только снова рык вырвался. Оно и понятно — страху сколько, какая там связная речь!
Волк оказался крупнее меня. Его желтые глаза горели злыми огнями.
Лязгнула челюсть у самого уха, но я успела первой вцепиться прямо в косматую шею. Зубы мое единственное оружие, другое с собой не ношу. И не сообразила в тот момент, что кусаю как-то странно. И что бегу на четверых, а не на двух ногах. И что ор двух голосов за спиной стал еще громче… Потому что в следующее мгновение сплелась с врагом в рычащем клубке. Остервенелом, злобном, дерущемся насмерть.
И за мгновение до того, как мне рванули плечо страшные зубы, все-таки дотянулась до волчьей лапы! Кость хрустнула под зубами, и зверь сердито взвыл. А я отскочила в сторону, ощерилась.
Охромевший противник драться не пожелал, лишь попятился задом в густую тень затаившегося леса, кося на нас с бессильной злостью. Я следила за уходящим врагом до тех пор, пока не перестала его чуять, а потом оглянулась. Зараза Танька сообразила все-таки удрать.
Я повела носом, проверяя, куда побежали девчонки, автоматически сделала шаг, и тут до меня дошло… я больше не человек! У людей не бывает ни серой шерсти, ни хвоста, ни таких вот, звериных лап! И испугалась: заскулила, завертелась, мотая в отчаянье головой, и в следующее мгновение свалилась на землю. В сознание хлынули смутные образы и картины, не имеющие к моей жизни никакого отношения. От этого потока в глазах потемнело, и я отключилась. Пришла в себя уже человеком.
Меня колотило как в лихорадке. И я не знала, что делать: одежка исчезла. Только тряпки, разодранные в клочья, валялись на земле.
Сначала показалось — я сошла с ума, и все пригрезилось! Но нахлынувшие разом запахи и привкус ржавой соли во рту говорили — случившееся, правда! Я и впрямь превратилась в волка.
И мне стало страшно. Намного страшнее, чем в тот миг, когда кинулась на обидчика сестры. Даже расплакаться побоялась, а тихонько, по звериному оглядываясь и стараясь ступать бесшумно, рванула к реке: нос подсказал мне, что девочки нашли дорогу к деревне, а вот я сунуться голой туда точно не могу.
***
Через несколько часов, когда совсем стемнело, выбралась из прибрежных кустов. Заплыв получился неслабый — с километр, не меньше. Ноги дрожали как у только что родившегося жеребенка, когда лезла вверх по обрыву. С заднего двора прокралась в огород, затем — в баню, за полотенцем. И только потом — во двор.
Бабка стояла на крыльце. Увидев меня, ободранную, с мокрыми волосами, в одном полотенце, тихо сказала:
