берег; иногда они привозят свои товары на верблюдах в Багдад…»
В сад закрадывалась ночь. Жара уступала прохладе, глохли дневные звуки. Над Мервом зажигались крупные, сочные звезды. Затихли базары, смолкли улицы. Ветром ко дворцу тянуло дым от очагов и тамдыров. На крепостных стенах дворца менялась стража. А в это время в библиотеку внесли большой светильник и вставили его в проем, сделанный в стене. Из дальнего угла двора, от водоема донесся лай волкодавов, охраняющих сад. Свирепый, настороженный лай, И Санджар как бы вдруг очнулся. Умные, строгие глаза с затаенной внимательностью вглядывались в Аджап. Он встал. Прошелся по комнате и долго раскуривал чилим.
— Румский хан был глуп и труслив, как шакал. Вместо своих мехов и выдр они привезли ему позор, который никогда не стереть с Константинополя. Разве потом не они повесили на воротах Константинополя свой щит?! Разве не римские стратеги говорят, что главное против хитрости славян — конница и легковооруженная пехота, большое количество стрел и копий? — султан глубоко затянулся дымом. — Вот что надо было готовить византийскому императору против неверных с севера. А не покупать у них меха, обогащая своих же врагов… У нас дела лучше, мы имеем отличную конницу. Мои славные огузы могут догнать и разбить любого врага. Да накажет аллах меня, если не я помог иноверцам повесить щит на воротах славного Мерва!
От фонтана потянуло прохладой. Политые заботливой рукой садовника розы под окном заполнили комнату тонким ароматом. На женской половине дворца заиграла флейта и нежные, детские голоса затянули протяжную песню
За пышными шелковицами не видно было ворот гарема, но слышался настойчивый стук молоточка у ворот. Из окна можно было заметить, как кравчий Анвар, стоя на стене возле каменной башни с глазницами, задумчиво слу-шал песню с детским напевом.
Был поблизости и безбородый садовник — кара-китан. Поджав под себя перерубленную ступню, он замер, прислушиваясь к упоительному пению из-за высокого забора И только сердце Санджара не тронули нежные напевы. Властитель хмуро смотрел в черное отверстие окна и ду-мал о своем: «Вчера решено снова идти на Самарканд, в котором когда-то он видел свою поддержку. Но кто твердо скажет, что завтра ему не ударят в спину из Балха, Герата или Нишапура?.. Злоба на него бушует во всех эмиратах. Искры гнева часто долетают до дворца. Что делать? Надо найти силы, собраться и ударить с полной мощью, снова доказать всем, что он еще владыка, что его властная рука может покарать даже таких близких ему, как правитель Кумач!.. А тут эта дерзкая девчонка, которой он боится смотреть в глаза, — так они чисты, отзывчивы и преданны. Интересно, почему она ничего не ответила на слова о румийцах? Ах, если бы не эти два голубых мотылька! Нет, пусть она не считает, что молчанием она одержала победу. Мы сумеем ответить на это».
— Эй, кто там есть!.. — неожиданно позвал он.
— Передайте начальнику охраны, чтобы он наказал этого стражника у каменной башни! Воин должен нести службу, а не развешивать уши и слушать песни красоток… А садовника загнать в конюшню, чтоб не заглядывался на гарем. Откусивший яблоко, познав его сладость, захочет съесть весь плод.
Слуги выбежали из библиотеки и за ее окнами раздался жалобный крик Анвара. Тугая плеть стражников уже гуляла по его ребристой спине.
Старик-библиотекарь вытер слезу на покрасневших глазах.
— Повелитель, жизнь старается продлить жизнь, и этого никто не в силах остановить, — заговорил хранитель книг.
— Я знаю, цветы становятся красивыми не для того, чтобы их нюхали. Цвет нужен, чтобы его увидела издалека пчела и опылила. Я не хочу нарушать законы, данные аллахом. Но если пчела нарушает законы, которые утвердили мои пророки, я буду жестоко расправляться с каждым, кто оскорбит их святую память.
— Мы много говорим о любви, иногда играя этим словом и забывая о истинной сути. Основа жизни — сохранение бытия. И какими бы способами общество ни пыталось изменять эти законы, жизнь во власти этих законов. Ты можешь уничтожить садовника. Но ты бессилен заставить его относиться к прекрасному не так, как подсказал ему при рождении аллах. Не лучше ли решить законы о семье и браке в других формах?..
— Я могу приспособиться, но приспособится ли твой скотский закон? Если даже такие высокие заборы, как в моем гареме не удерживают женщину от греха, то удержит ли ее философия выжившего из ума старика?.. Все, что хочет быть греховным, должно быть уничтожено или запугано до такого состояния, чтобы при малейшей мысли о грехе его бросало в дрожь. Семья мусульманина должна быть крепкой. Ибо на нее опирается всеми своими устоями мое государство. Садовнику делают внушение не потому, что его поступок — смертельная вина. Нет, пусть это наказание другим будет в назидание. Законы мусульманской семьи прежде всего должны строго соблюдаться во дворце правителя государства, — Санджар видел, как обеспокоенно забегали глаза девушки, заиграли голубые мотыльки на белом лице, рождая жемчужины слез. Нет, жизнь еще подчиняется ему, у него есть сила и власть. У двери султан остановился.
— Хранитель, пусть твоя дочь останется при моем гареме!..
Старик упал на колени и пополз к ногам султана, целуя ковер.
Аджап застыла у кресла и не потому, что гордость не позволяла упасть на колени перед повелителем вселенной, нет. Предчувствие тяжелого горя сковало все ее тело.
— Ягмур! — тихо и жалобно как бы на помощь позвала девушка.
Санджар обернулся и пристально посмотрел на Аджап.
…А где же в это время был Ягмур? В Балхе. Рядом с огузом Чепни и его другом Джавалдуром, стариком-крепышом, большим любителем коней. Предводитель одного из родов огузов Джавалдур отличался силой, скромным одеянием и резкими жестами воина.
Друзья разместились на берегу канала, под тенью фисташковых деревьев. Разложив еду, они беседовали, вспоминая ночь в караван-сарае.
горячо воскликнул Ягмур.
— Я вижу, что мой совет не пропал даром.
— Велик аллах на небе. Щит, подаренный в ночь, когда наши плети выписывали на спине хозяина караван-сарая строчки Закона, хранит меня от злых умыслов слуги черного ангела… Вовремя ли твой конь ступил на землю родного стойбища?
— Напрасно я спешил. Кумач опять обхитрил огузов.
— По всему видно, что судьба еще столкнет нас с этим шакалом, — отозвался Джавалдур.
— Пока нас не было, через своих людей, он подбил стойбища на возмущение, тем самым вызвав гнев султана. Пусть плеть справедливости пройдется по его заду… Теперь султан еще больше насторожен, он подозрительно относится к огузам. У Кумача был горбун. Верные мне люди передали, что он привез вести из Самарканда. А как там хозяин караван-сарая?
— При въезде в город в то утро, слуга пустил в меня копье. Пролетело мимо.
— Будь осторожен, Ягмур.
— В то же утро Абу-Муслим привел меня в дом своего друга, который представил меня во дворец. Там я рас-казал о своих новостях. Глаза султана помрачнели, узнав о замыслах Самарканда… Я таким образом стал кравчим. Но лучше бы небо не посылало мне эту счастливую случайность. Радость мою омрачило подозрение. Коснувшись глаза, я, кажется, выколол его!..
— Судя по шкуре, украшающей плечи джигита, — перебил Джавалдур, — можно ли думать, что ему
