комнате — рыжий хам с брекетами, что сияют не хуже бриллиантового колье, — и кондитерская, испускающая флюиды крема и ванили, и однокурсницы в форменных юбочках в клетку, тоже испускающие (не юбки, а девушки) манящие флюиды.
Прежние чувства когда-то давили влагу из глаз. Как соковыжималка насилует грушу — сталью по мякоти. Слезы мои могли бы сравниться со стихией, бушующей рядом, — они такие же соленые. Словом, стыд и позор, с чем ни сравнивай. До встречи с мисс Н. я был — признаю! — слезливым ничтожеством с набрякшими веками и кривым позвоночником.
Вот Конрад, наверно, никогда не плакал.
И не потому, что у него нет генов сентиментального отца, а сам он так же далек от неврастении, как и от чтения английской классики. Просто Конрад — это не я. Если оставить его на безлюдном острове, в полярной пустыне, да хоть между Сциллой и Харибдой, вручив коробок спичек и перочинный нож, Конрад построит футбольный стадион и торговую империю. Знаете, есть такие люди, которые льву в пасть заглянут, президента своего возведут и воздух превратят в бумажки с портретами Вашингтона.
Конрад был из этой породы людей, поэтому он не стал останавливаться на достигнутом.
Забрав мою девушку, он поговорил с бандой Билли Воткинса.
И те перестали избивать меня по четвергам до обеда. Синяки постепенно сползли с моего тела, а я с тех пор не израсходовал и цента на пластыри. Громила Воткинс, казалось, не замечал несчастного хлюпика, Конрад здоровался со мной в коридоре и даже извинялся за то, что лишил меня милой половинки, которая, кстати, предложила остаться друзьями.
Тогда-то я и подхватил психическое расстройство — или оно подхватило меня, кто знает?
Неуверенность, переходящая в фобию, на почве несчастной любви; навязчивые мысли и эмоции, которые мозг — от недостатка йода и глюкозы — стал персонифицировать. Мои страхи вдруг напялили на себя клыкастые ухмылки и пиджаки, надушились зловоньем. Мечты обзавелись пунцовыми губами и глубоким декольте; сидя на лекции, я по рассеянности, бывало, гладил их стройные ноги.
Безумие хлопало меня по плечу и морщилось от лекарств, прописанных врачом — «Специально для нашего юного неврастеника: пообедал — запей микстурой, поужинал — подложи под подушку можжевельник, и волнения перед экзаменами как не бывало!..».
А потом вся эта дребедень (или переходный период, или шизофрения, или поиски души — каждый называет по-своему) вдруг оборвалась, и я познакомился с мисс Н.
Оглядывая всю свою жизнь — крупнее план! чуть приблизить!.. — перекладывая кирпичики памяти так и эдак, я понимаю: рано или поздно мы должны были встретиться. Как ось и колесо, как перо и бумага.
В тот вечер дождь, напористый и хлесткий, застучал в окно. Пустующая моя душонка попросилась наружу, и я покинул комнату, все еще жмурясь из-за ослепительных брекетов соседа. Рискуя простудиться и слечь, я пересек двор, поляну, сел под кроной одинокого тополя. Свитер промок и толстой тряпкой облепил тельце. Капли скользили вдоль пробора — и по носу, по носу. Наплывающий от полосы леса туман стелился по зеленому блестящему ковру.
И стоило мне снова вспомнить обо всех недавних унижениях, как из тумана выплыла она.
Мисс Н.
Подойдя ближе, она склонилась надо мной и посмотрела в глаза. Улыбнулась. Провела рукой по волосам, отбрасывая их назад. Мне показалось, что мы знакомы, что где-то мельком видели друг друга. Этот миг узнавания грозил стать вечностью, и тогда она прильнула ко мне и выпила мои слезы. Мисс Н. рассмеялась, взяла в свои сильные горячие руки мое сердце. И оно забилось вдвое сильней, зарокотало, словно починенный двигатель в руках умелого моториста. Потом мисс Н. оглядела скукожившуюся душу и разгладила ее уверенным движением, распахнула свитком и в отблесках молний прочла все, что в ней есть.
Мисс Н. забрала боль из моей головы, взамен вложив воспоминание о нашей первой встрече.
Когда ливень устал бить по земле, мы взялись за руки и поклялись никогда не расставаться.
И она уже двадцать лет как со мной.
Необузданная, неотразимая.
Моя мисс Н.
Бушует рядом океан, синева встает валом и бьется о берег. Брызги, пена, бешеный ветер, и мисс Н. улыбается. Богиня шторма идет со мной по песчаной набережной. Рука об руку. И чайки визжат окрест.
Если кто-нибудь у вас спросит: «Знакомы ли вы с самым счастливым человеком в мире?», можете смело отвечать: «Да! Это он, учитель словесности, мужчина, которому Конрад поломал жизнь. Мужчина, который любит мисс Н.!».
Конрад и моя бывшая, конечно, видели мисс Н. Они знали о наших отношениях, и я убежден, что эта парочка нам завидовала. Конрад больше не здоровался со мной. Бывшая старалась нарисовать на лице презрение, но она была бездарным художником. Билли Воткинс все чаще вылезал из машины времени, и атрибуты его неандертальской персоны (волосатые руки, покатый лоб, несвязная речь) часто вставали на моем пути, и не только по четвергам до обеда! Но выбитые зубы и сломанные ребра никогда больше не заставляли меня плакать.
Потому что мисс Н. выпила мои слезы — досуха.
Она любит меня таким, какой я есть. Вернее, каким я стал — потому что благодаря ей я изменился. Любовь наша — это реакция присоединения; два качества вместе дают третье. Химия, волшебство, судьба — ни одно название не охватит это безбрежное чувство, эти касания, потоки энергий, сладкие путешествия в запредельные миры и плоды, последствия их…
Одним из последствий стала Месть.
О, я и мисс Н. овладели Местью, как опытный всадник — упрямым мустангом. Иногда Месть слишком горячила нашу кровь, и тогда мы обкладывала ее льдом, выставляли на обозрение, и, продуваемая всеми ветрами, она закалялась и становилась утонченной. У нее было широкое основание: множество мелких причин и незначительных (для постороннего, разумеется) поводов, собранных в неряшливую кучу. Постепенно Месть высилась, сужалась, сводились в точку-острие, бьющую без промаха.
Мисс Н. учила меня не спускать с рук любое действие, нанесенное нам в ущерб. Жизнь была для нее битвой, взятием Трои, выживанием в горячих точках, — мисс Н. так не похожа на меня! Она брала мое сердце в свои сильные руки, и трепетная частица гудела, бросала багровые отсветы в темь будущего, словно маяк, пускающий луч по горизонту.
И это проясняло мой взор. Всегда надо следовать своему сердцу.
Оно, кстати, и привело нас сюда. На безлюдное побережье, в дикий шторм.
За плечами-годами осталась та далекая отрада, когда я и мисс Н. проучили декана, невзлюбившего меня с первых дней работы. Как долго и увлеченно мы выбирали самое нужное, подходящее, стоящее, что следует подсыпать ему в кофе. И стрела попала в цель! Помнишь, дорогая, его шикарный батистовый платок с пятнами крови, его одышку, зеленые червяки губ?..
Чванливый толстяк теперь никогда не будет повышать голос на студентов и коллег, иначе его организм, подточенный ядом, не выдержит. Лопнет селезенка, вспучится живот, и этот огромный пылесборник брякнется с деканского кресла прямо под землю.
А соседи, из года в год затоплявшие наш дом, наш милый дом, уютный дом. Где они теперь? В чем их обвинили? Живодерство, обряды, безумные опыты… Всего-то и нужно было — подкинуть им пару дохлых помойных кошек в тазике со свиной кровью, разложить кухонные ножи поживописнее и зажечь повсюду черные свечи. Соседи в отпуске — в квартире сюрприз, и жильцы не находят себе места из-за вони разлагающихся животных…
Моя мисс Н.
Необузданная, неотразимая.
Скольких людей мы угостили своей Местью? Нет им числа — наш ресторан работает круглосуточно и очень давно. Наверно, мы лучшие повара в мире, процессы приготовления и вкушения для нас одинаково значимы.
Но мы не любим долго почивать на лаврах.
То, что делало нашу жизнь острее, разглаживало морщины и очищало кровь, находится совсем рядом. Вон там, за грядой рифов, не так уж далеко от пляжа. В такую бурю только один человек рискнет
