– Ну, туннель я исключаю, – насмешливо сказал Джексон. На самом деле под городом имелось множество заброшенных туннелей. Но ни один из имеющихся у них чертежей не показывал ничего подобного в этом месте, хотя это вовсе не значило, что туннеля там действительно не было. Это предстояло проверить, хотя Джексон склонялся в пользу второго предположения. Надо заново просмотреть записи камер наблюдения и сравнить каждого, кто покидал здание, с заснятым на видео человеком на балконе. – Не понимаю, отчего подружка Салинаса так рьяно стремится убедить его, что между ней и тем парнем ничего не было, хотя Салинас сам ее отдал ему?
– Кто его знает, – вздохнул Коттон, с досадой потирая затылок. – Однако подобраться к ней с помощью этой записи не получится: даже если Салинас и выяснит, что они там кувыркались, то это все равно с его подачи. Эх, провались все пропадом!
Оба разочарованно уставились в монитор, который в данный момент демонстрировал результаты их работы – то есть пустоту.
Глава 5
Рафаэль Салинас бесшумно открыл дверь спальни Дреа и приблизился к ее постели. Он редко сюда заходил, хотя комнату регулярно по его распоряжению обыскивали, чтобы удостовериться в отсутствии тайного умысла Дреа. Всякий раз, лишь только он оказывался в ее спальне, у него сводило скулы от ее приторной аляповатости, а Рафаэль старался всячески избегать лишних напоминаний о дурном вкусе любовницы. Сегодня, однако, все это не только не раздражало его, но и, как это ни странно, даже показалось трогательным, почти непорочным в своей вульгарности. Он словно бы очутился в спальне девочки, которой любящая мать позволила делать со своей комнатой все, что ей заблагорассудится.
Дреа спала спиной к двери, свернувшись калачиком на самом краю постели, и казалась необычно маленькой. Свет, проникший из коридора, коснулся ее лица, по-восточному высоких скул, рассыпавшейся по ним тяжелой копны вьющихся волос. Даже в тусклом свете спальни бросались в глаза припухлости ее век – она плакала до изнеможения.
До сих пор Рафаэль не знал, что такое сомнения. Сомнения, считал он, удел дураков и женщин, которые либо не знают, что делают, либо у них кишка тонка сделать то, что они хотят. И вот впервые за долгие годы – да что там годы! десятилетия! – Рафаэля вдруг стали терзать сомнения.
Паника, гнев и смятение бродили в его душе. Как же так получилось? Почему именно Дреа так его зацепила?
Угрюмо глядя на нее, он опустился на стул у кровати. Она прожила с ним два года, дольше, чем другие женщины, но лишь потому, что имела спокойный нрав и ничего не требовала. На хныканья, надутые губки и всевозможные притязания ему не хватало ни времени, ни терпения. С уравновешенной, несколько ограниченной Дреа не было проблем: она интересовалась только магазинами и своей внешностью. Она не закатывала сцен, не выходила из себя, не требовала дорогих подарков или, не дай Бог, его времени. И никогда не занимала его мыслей. Она просто была рядом – всегда улыбчивая и готовая к услугам, когда он хотел секса.
Пожалуй, секс – единственное, из-за чего Рафаэль держал ее при себе. Отдавать ее этому сукину сыну он, само собой, не хотел – какой нормальный мужик отдаст свою женщину другому? Но вариантов у него было мало, и все никуда не годные. Скажи он «нет», как того требовали гордость и самолюбие, и он лишился бы очень ценных услуг киллера, услуг, которые ему в свое время очень понадобятся. Существовала и еще одна реальная опасность – его отказ киллер мог принять как личное оскорбление, и хоть Рафаэль никого не боялся, ему хватало ума понять, что есть люди, с которыми шутить нельзя. И наемный убийца как раз из таких.
Поэтому Рафаэль, проглотив свою гордость и злость, сказал «да», хотя ему это было как ножом по сердцу. Он промаялся весь день, все представлял, как
Но, даже увидев в ее глазах потрясение в тот миг, когда он позволил киллеру попользоваться ею, Рафаэль никак не ожидал, что она примет все это так близко к сердцу. Ведь секс в конце концов ее монета. А потому подумаешь, какая важность!
Он был почти уверен, что застанет ее, как всегда, невозмутимой, с пилочкой для ногтей в руках или перед телевизором, по которому идет этот дурацкий канал покупок, который она обожает. И когда вместо этого нашел ее забившейся в угол на балконе и рыдающей в три ручья, ему показалось, будто он получил удар под дых. Ее вид его потряс: мокрые зализанные назад волосы, ни следа косметики, распухшие от слез глаза. Лицо измученное и бледное, как у человека, перенесшего шок, а уж взгляд…
Будто в ней что-то надломилось. Только эти слова, по его мнению, могли лишь приблизительно отразить впечатление от ее вида.
Сначала Рафаэлю пришло в голову, что она испытывает физическую боль: а что, если этот гад получает удовлетворение, издеваясь над женщинами? И опять же эта мысль вдруг вызвала в нем совсем неожиданную реакцию – бешеный гнев ударил ему в голову: кто-то посмел поднять руку на то, что принадлежит ему, Рафаэлю, что с Дреа, которая и мухи не обидит, обошлись жестоко. Чего бы это ему ни стоило, а он этого так не оставит, доберется когда-нибудь до этого киллера.
Но дело, как выяснилось, не в этом. Оказывается, Дреа страдала от того, что усмотрела в поступке Рафаэля доказательство его равнодушия к ней, которое лишало ее надежды, что он когда-нибудь ее полюбит. Рафаэль мысленно сложил фрагменты мозаики и получил еще один удар под дых.
Последний удар окончательно его добил и вывел из игры. Дреа его любит.
У Рафаэля такое до сих пор не укладывалось в голове. Любовь не являлась условием их сделки. И вот тебе на. Она собиралась его оставить, поскольку поняла, что она ему не нужна. Киллер к ней даже не притронулся. Каким бы невероятным это ни казалось, у нее вроде бы нет причин лгать насчет этого: ведь он, Рафаэль, сам все это устроил, и ей нечего было от него скрывать. Поэтому Рафаэль, славившийся своей подозрительностью, обыскал пентхаус. Ни одна кровать в квартире не указывала на то, что ею воспользовались. Дреа была только что из душа, в ванной еще стояла сырость, одежда, которую она сняла, как всегда, валялась на полу, одно использованное полотенце было беспечно отброшено в сторону. Приходилось ей верить.
Рафаэль почувствовал себя обманутым: Дреа оказалась не той, какой он ее видел и к которой привык. Оказывается, она жила с ним не по расчету, не из-за денег, связей или еще каких-то меркантильных соображений, обычно привязывающих женщин вроде нее к мужчинам. Она с ним потому, что любит его. Рафаэль был растерян, разъярен и – черт возьми! – польщен. Правда, вместо этого он предпочел бы, чтобы все снова стало как раньше. Он не хотел, чтобы ее любовь как-то волновала его, но уже ничего не мог с этим поделать.
Его не должно заботить, съедет она с его квартиры или нет – найти ей замену не составит труда. Женщины сами возникали рядом, он их даже не искал. Однако мысль о том, что он может ее потерять, повергала его в панику. Он, Рафаэль Салинас, переживал из-за женщины! Смешно, ей-богу! И тем не менее факт оставался фактом: он не хотел ее терять. Он не хотел другую женщину. Ему нужна была только Дреа. Он хотел одевать и обувать ее, осыпать деньгами – пусть тратит, как ей заблагорассудится, – но больше всего ему хотелось, чтобы она его любила. Это и было самое смешное. Как нелепо, что любовь этой женщины вообще имела для него какое-то значение.
Уж не влюбился ли он, часом, в нее, думал Салинас, сидя в полутьме спальни. Нет, это невозможно. Но как еще тогда объяснить эту панику, это смятение, эту боль? Он давно уже – с детства – ни к кому и ни к чему не испытывал привязанности. Он вырос в самом бандитском районе Лос-Анджелеса и с тех пор прочно усвоил одну истину: твое хорошее отношение вполне может быть использовано против тебя. Так что пора кончать с этими мыслями, немедленно.
Но слишком бурным было это чувство, от него бешено колотилось сердце и захватывало дух. Рафаэль впервые за свою жизнь понял, отчего влюбленные совершают глупости. Странная смесь эйфории и ужаса действовала на него как какой-то неведомый наркотик, одна доза которого вызывала мгновенное привыкание: не успеешь уколоться, как уже хочется еще.
Он перевел взгляд на постель: Дреа зашевелилась. В груди Рафаэля засела тупая боль. Дреа перевернулась на другой бок и снова съежилась, подтянув ноги к груди, словно и во сне старалась
