Точнее, я не знаю, умею ли я танцевать. Любой из вас, если приложит ладонь к сердцу, вот как я, и будет прислушиваться к движениям своей души, сможет танцевать, как я и мои ученицы. Вот она — настоящая революция. Вот он — настоящий коммунизм…
— Браво! Браво!
— …Ибо революция должна совершаться не в политике. Когда я была юной, я мечтала сломать модель буржуазного общества, переделать его на иной манер. Вы понимаете? Я была первой коммунисткой. А теперь…
Тут Раппопорт, повернувшись к Ван Донгену, громко сказал, растягивая, как обычно, слова: «Если она начнет говорить о коммунизме, я пойду танцевать!» Айседора расхохоталась, публика тоже, и речь на этом закончилась.
После представления Айседора попросила небольшую группу друзей отужинать с ней. В тот вечер Есенин, сильно захмелев, пришел в ярость, причину которой не смог бы и сам объяснить. Схватив канделябр, швырнул им в зеркало с такой силой, что оно разлетелось на куски. Гостям удалось кое-как его утихомирить, но он продолжал вырываться и ругаться, пока Ван Донген не позвонил в ближайший полицейский участок. Через пять минут четверо полицейских забрали Есенина, тут же присмиревшего. Уходя, он приговаривал: «Добрый полицай. Иду с вами!»
Наутро Айседора добивается освобождения мужа и отвозит его в психиатрическую лечебницу в Сен- Манде. Друзья Есенина считают, что она просто-напросто отделалась от мужа, запрятав его в психушку. Но это не так. Ведь Айседора неустанно проявляла преданность и любовь к Сергею. И поместила-то она его в заведение, ничего общего не имеющего с рядовой психушкой. Клиника в Сен-Манде — одна из самых известных и дорогих в Парижском департаменте.
Через несколько дней Айседора еще раз доказала свою любовь к мужу. Русский писатель-эмигрант Дмитрий Мережковский, салон которого Есенин посещал в Петрограде еще в 1915 году, опубликовал ядовитую статью в газете «Л'Еклер» от 16 июня, где, в частности, писал: «Большевизм Есенина — лишь одна из форм пьянства и хулиганства, из-за которых его вместе с женой и выгнали из Соединенных Штатов. Во Франции он пытался взломать дверь американского миллиардера в отеле „Крийон“, за что французские власти вторично вынуждены были выпроводить поэта. Но жена его, которую молодой муж регулярно избивает, сумела вновь приехать с ним во Францию. В Париже, несмотря на то, что ноги ее уже слабы, она пытается развлечь публику в „Трокадеро“ неким подобием танцев, сдобренных махровой пропагандой. Со сцены она призывает публику, скрестив руки на груди, повторять вслед за ней: „Ленин — ангел!“»
В заключение он заявил, что только эмигранты знают ужасную правду о Советской России. «Наш голос — это голос России завтрашнего дня!» — восклицает он с пафосом.
Айседора тотчас направляет в редакцию «Л'Еклер» длинное письмо протеста, где опровергает клевету Мережковского и защищает репутацию мужа:
«Г-н Мережковский заявляет, что во время моего представления в „Трокадеро“ я называла Ленина ангелом. На самом же деле я называла ангелом Есенина, потому что люблю этого человека. Г-н Мережковский называет его „мужиком“ и „пьяницей“. Эдгар По, звезда американской поэзии, страдал запоями. Я уж не говорю о Поле Вердене, о Бодлере, Мусоргском, Достоевском… А все они оставили бессмертные произведения.
Разумеется, г-н Мережковский не мог бы жить рядом с этими людьми. Ведь посредственный талант всегда возмущается гениями…»
Выйдя из лечебницы, Сергей опять начинает пить как безумный. Пить и дебоширить. Дебоширить и пить. Оплакивать бедную Россию. Мучиться. Кричать от боли. От желания умереть. От желания вернуться домой, в Москву. Повидать места своего детства: Константиново, Рязань. Он пишет: «Хулиганство и скандалы в моей жизни нужны, чтобы сгореть ясным огнем». И дальше: «Я захотел жениться: получилась белая роза на черной жабе». «Ты знаешь, — повторяет он в письме другу, — тоска по родине — это профессия. Профессия типично русская…»
Его враждебность по отношению к Айседоре усиливается с каждым днем, а нападки на нее принимают опасную форму. Дело дошло до того, что она уже не может оставаться с ним одна и просит своего брата Раймонда или Мэри спать в одной комнате с ней, на специально поставленной кровати. Сергей ночами бродит с бутылкой в руке как неприкаянный по всем комнатам большой студии. Как-то ночью Айседора проснулась от звона разбитого стекла. Включила свет, побежала в ванную и увидела Сергея, высунувшего голову через разбитое окно.
— Так дольше не может продолжаться, — повторяет Айседора. — Я сдам или продам дом на улице де ля Помп и отвезу его в Россию. Это единственный выход.
К тому времени произошел инцидент, гораздо серьезнее всех предыдущих, который и ускорил ход событий.
Есенин сочинил грустное стихотворение о собаке, у которой отняли щенят и утопили их в озере. Прочел его Айседоре. Поскольку она не сразу поняла смысл, он объяснил ей, строфа за строфой, жестокость хозяина, совершившего это преступление, и отчаяние бедного животного. Когда он закончил, она спросила его:
— Сережа, а что бы ты сказал, если бы такое же горе случилось с женщиной?
— С женщиной? — проворчал Сергей. — Так женщина же — дерьмо. Слышишь? Дерьмо!
И стал ходить в сильном волнении, повторяя «Собака… собака» со слезами в голосе.
С того дня она поняла, что не сможет больше жить с ним, не сможет смотреть на него, не вспоминая, как он оплакивал собаку. Решила, что надо отвезти его на родину, в Россию, и сразу после этого разойтись с ним навсегда.
Через месяц, 3 сентября 1923 года, они выехали поездом в Москву через Берлин.
Ирма Дункан и Илья Шнейдер, секретарь школы, встретили их на вокзале. Ирму поразил измученный вид ее приемной матери. На лице Айседоры были написаны беспокойство и напряжение. А Есенин, наоборот, выглядел отлично, громко выражал свою радость. Последние километры пути не мог усидеть на месте. От нетерпения перебил окна в купе, хотя в тот день не выпил ни капли. В машине, доставившей их на Пречистенку, он еще больше бурлил. Айседора же сказала Илье Шнейдеру по-немецки:
— Ну вот. Я привезла этого ребенка на его родину, но больше ничего общего с ним не имею.
Когда подъехали к особняку Балашовой, Сергей отказался идти с женой. На протяжении всей поездки за рубежом он был вынужден жить в ее подчинении. Теперь, вернувшись к себе, он хотел жить как свободный человек.
Свободный человек? На самом деле это был человек разбитый и больной. Друзья с трудом узнавали его. Он сохранил манеры денди, он меняет по несколько костюмов на дню, сильно пудрится, чтобы скрыть красноту лица, завивает поредевшие волосы. Но набрякшие веки и ранние морщины явно свидетельствуют об алкоголизме. И ум и тело потеряли былую живость. Речь стала путаной, неуверенной. Он долго подыскивает слова, не может закончить начатую фразу. От этого и раздражительность, проявляемая даже в отношении самых дорогих друзей. Они знали, что он способен на горячность, но ценили в нем дух товарищества, веселость и покладистость по отношению к ним. А теперь с удивлением слышат в его речах горькую меланхолию, видят погасший взгляд. Пьянство и грубость гонят его по московским кабакам в поисках драк и стычек. В ресторанах изображает американца, критикующего русскую кухню, русские вина.
Временами он совершает неожиданные набеги на особняк на Пречистенке. А иногда живет там два- три дня подряд, потом, не говоря ни слова, исчезает на несколько дней.
Айседора находится в постоянном страхе, но при этом выглядит смирившейся со своей судьбой. Нередко Есенин затаскивает ее в «Стойло Пегаса», кафе имажинистов. В глубине зала сооружены небольшие подмостки, с которых каждый мог читать свои новые стихи. Как-то вечером Уолтер Дуранти увидел его с женой, сидящими вдвоем за столиком. Сергей, уже пропустивший семь рюмок, более агрессивен, чем обычно. Он осыпает ее саркастическими попреками. Воспользовавшись минутой, когда поэт взбирается на сцену, Дуранти не может удержаться, чтобы не спросить у Айседоры, что толкнуло ее на брак с этим «прохвостом».
— Бедный Сергей, — отвечала она. — Сегодня он действительно не в лучшем виде. Но в нем есть нечто, о чем вы не знаете. Дело в том, что этот парень — гений. Впрочем, все мои любовники были людьми
