Ему хотелось остаться на полу до тех пор, пока он не почувствует себя лучше или не умрет. Данфи казалось, будто все у него внутри переломано, и единственное, что он способен сейчас делать, — это просто лежать. Но через какое-то время его взгляд упал на знамя с надписью «Contre la boue», лежащее на верстаке, и Данфи вспомнил, что находится на вражеской территории.
За линией фронта.
Сбросив с себя безжизненное тело Качка, Джек с огромным трудом поднялся на ноги и остановился, покачиваясь из стороны в сторону, посреди погружавшегося в полумрак помещения.
Должно быть, его пытка длилась несколько часов. Почти совсем стемнело, и тень Джека тянулась по полу и по половине стены. Воспользовавшись краем кушетки, чтобы не упасть, он прошел мимо трупа Бламона к телефону, стоявшему на столике в углу комнаты. Подняв трубку, он набрал номер «Сломанного побега».
— Бойлан, — прозвучал тихий, лишенный всяких интонаций голос, почти шепот человека, ожидавшего услышать плохие новости.
— Это я, — произнес Данфи.
Ему ответило молчание, длившееся несколько секунд, а затем:
— Где ты?
Вопрос застал Данфи врасплох. Он огляделся по сторонам.
— Где ты? — повторил Бойлан.
— Не знаю, — ответил Данфи. И снова обвел взглядом помещение. — В какой-то обивочной мастерской.
— Где?
— Не клади трубку. — Данфи открыл несколько ящиков стола и в одном из них обнаружил пачку счетов, на каждом из которых стояло одно и то же название и адрес. — Кажется, это место называется «Каса тапизада». Улица Сарагоса. В Канделярии.
— Тебе так кажется, или ты знаешь наверняка?
— Нет, я предполагаю.
— Ну, тогда спроси у кого-нибудь!
— Не могу.
— Почему?
— Потому что все мертвы. Да и сам я еле жив.
Чтобы доехать туда, у Бойлана, Дэвиса и Клементины ушло полчаса. Когда они наконец прибыли, Клементина чуть в обморок не упала, увидев эльзасца с его алым кушаком и молотком, застрявшим в виске. Да и Качок был не лучше.
А при взгляде на Данфи создавалось впечатление, что он сделал прыжок «ласточкой» в пересохший пруд.
— Боже мой! — воскликнул Томми, сделавшись белым как смерть при виде своего друга. — Что случилось?
— Я поскользнулся, — ответил Данфи.
Они отвезли его в деревушку в горах, где жил один пенсионер-гинеколог, которого хорошо знал Бойлан и который подрабатывал тем, что время от времени делал аборты. Он вколол Данфи хорошую дозу кодеина и один за другим вынул из его тела все гвозди.
Однако ни сломанному носу, ни ребрам он ничем помочь не сумел.
— Нос сам заживет, — сказал он, — а что касается ребер, серьезных повреждений, по-видимому, нет. В противном случае мы вряд ли смогли бы так спокойно беседовать здесь. В общем, пока вы остаетесь самим собой, ваш случай не смертелен. Таков мой прогноз, и я в нем абсолютно уверен.
Более серьезной опасностью была инфекция. Чтобы избежать ее, доктор прописал Джеку курс мощных антибиотиков и поручил его заботам Клементины, разместив в комнатах, располагавшихся на втором этаже виллы.
Услуги врача обошлись Данфи недешево. За них, а вдобавок к ним еще за свое гостеприимство и молчание добрый доктор запросил — и без возражений получил — пять тысяч фунтов. Клементина, конечно, предпочла бы отвезти Джека в больницу в Санта-Крус, но это было исключено. «Кровавая резня в Канцелярии» — с такими заголовками на первой полосе выходили все газеты на Канарах. Репортеры не уставали повторять историю о том, что некоему французскому гангстеру «изгвоздили мозги», а второму бандиту раскроили череп молотком. И для Данфи, истыканному гвоздями, прийти в больницу значило бы примерно то же, что явиться в полицию с повинной.
Поэтому у них с Клементиной не было другого выбора, как оставаться в доме старого врача в Маска, где они проводили большую часть времени, сидя на террасе за чтением и игрой в шахматы. Раны Джека заживали быстро и без проблем. Вскоре миновала и опасность инфекции. Только нос его стал значительно больше, чем раньше, напоминать клюв. Кроме того, наметился и прогресс в расследовании убийства Лео Шидлофа.
Однажды вечером, когда они сидели среди бугенвиллей на террасе, потягивая сангрию, Данфи пожаловался Клементине, что «после всего того дерьма, через которое нам пришлось пройти, мы все еще остаемся беглецами. И мы ведь за целый месяц ни на йоту не приблизились к истине».
— Неправда, — возразила Клементина. — Ты ведь сам говорил мне, что очень многое узнал в Цуге о Даллесе и Юнге…
— И о Паунде, — добавил Данфи. — И о том, что существует нечто, именуемое «Обществом Магдалины». Но ведь вся эта информация слишком туманна и неопределенна. Я только удвоил количество вопросов, с которых начинал. К примеру, кто такой Гомелес? Теперь ему, наверное, уже лет девяносто, если не сто. И апокриф… Какое он имеет ко всему отношение? Уже не говоря о Шидлофе. О нем отдельный разговор. У меня все больше складывается впечатление, что я задаю неверные вопросы. Если хочешь знать правду, я бы предпочел вернуться на шесть месяцев назад.
— Ты говоришь ерунду, — ответила Клементина.
— Почему это?
— Потому что в прошлое вернуться нельзя.
— Почему же?
— Ну, ты помнишь своего друга, того, которого звали Роско?
Да, конечно, она права. В одну реку невозможно войти дважды, особенно если того, к кому ты был не совсем безразличен, задушили выше по течению. Данфи вздохнул:
— Ну и что теперь делать?
Клементина покачала головой:
— Делать нечего. У тебя просто нет выбора.
Накануне их отлета из Маска в Лондон, где Джек надеялся отыскать ван Вордена, Клементина принесла ему письмо, которое она нашла во время сборов.
— Оно было в твоих спортивных штанах. Наверное, ты привез его из Цуга.
Данфи взглянул на почерк и кивнул. Он практически забыл о нем. Письмо было датировано 19 апреля 1946 года.
Мой дорогой Карл!
Приношу свои извинения за промедление с ответом на Ваше последнее сообщение. Мы с братом практически непрерывно работаем над созданием послевоенной инфраструктуры ради достижения тех геополитических целей, которым посвятили свою жизнь. Возвращение Иерусалима евреям, как мне кажется, вполне законное устремление, которое очень легко обосновать и которое может и должно стать составной частью внешнеполитической стратегии Соединенных Штатов. И здесь мы не должны останавливаться ни перед какой дестабилизацией ситуации внутри данного региона, которая может иметь место в ближайшее время. По крайней мере наша деятельность основывается на высоких нравственных принципах, и это, как всегда, служит великим утешением для меня.
