выпрямился, внезапно ухватился за спинку кресла, в котором сидел Древерхавен, наклонил его, оторвав передние ножки от пола, и с силой потащил сквозь проем вращающейся двери в потайное заднее помещение, оставляя на паркете две глубокие борозды.
— Солнечный свет слишком хорош для тебя, герр доктор, — провозгласил он.
Стригой по-прежнему не сводил взор с Сетракяна, его глаза полнились… предвосхищением. Наконец- то для него нашлось что-то неожиданное. Древерхавен страстно хотел стать участником любого извращения, вне зависимости от роли, которую придется играть ему самому.
Ярость душила Сетракяна, но все же он находил в себе силы управлять этой яростью.
— Говоришь, бессмертие не лучший друг извращенца? — Сетракян налег плечом на книжную секцию, закрывая ее и тем самым преграждая путь солнечным лучам. — Ну что же, значит, будешь наслаждаться бессмертием.
Для приведения плана в исполнение Сетракяну потребовались три полных дня. Семьдесят два часа Авраам, словно заговоренный местью, работал, не прерываясь ни на секунду. Самым опасным этапом было расчленение стригоя: Сетракян уложил Древерхавена на его собственный операционный стол, после чего отсек конечности и прижег все четыре обрубка. Затем он раздобыл несколько ящиков — наподобие тех, в которых высаживают тюльпаны, только не деревянных, а свинцовых, — с тем чтобы сделать из них гроб (конечно же, без малейших признаков земли, на которой обычно покоятся отдыхающие вампиры) и поместить туда стригоя с серебряным ожерельем. Свинцовые стенки ящика должны были отрезать любые линии связи между Древер-хавеном и Владыкой. В этот саркофаг Сетракян упаковал мерзкую тварь вместе с ее отсеченными конечностями, затем взял напрокат небольшую лодку, погрузил в нее «ящик с рассадой» и в одиночестве вышел в Северное море. Он заплыл далеко, очень далеко от берега. Ему пришлось напрячь все силы, но в конце концов Сетракян сумел перевалить ящик через борт, не утопив при этом суденышко. Дело было сделано: тварь в буквальном смысле села на мель — между массивами земной суши, глубоко под водой, вне досягаемости убийственных солнечных лучей и тем не менее в полном бессилии что-либо сделать. В полном бессилии — на всю оставшуюся вечность.
Ящик лег на морское дно, и только после этого едкий и дразнящий голос Древерхавена наконец перестал звучать в голове Сетракяна, словно бы случайно найденное лекарство от безумия все-таки сработало. Сетракян посмотрел на свои скрюченные пальцы — они были в кровоточащих ссадинах, раны саднило от соленой воды — и крепко сжал их. Кулаки получились уродливые, кривые, узловатые.
Он действительно шел дорогой безумия. Сетракян понял, что пора уходить в подполье — так, как это умели делать стригои. Он должен был втайне от всех продолжить работу. Чтобы получить свой шанс.
Шанс добраться до книги.
И добраться до Владыки.
Настала пора отправляться в Америку.
Если что и было свойственно Владыке в высшей степени, так это маниакальность, неодолимое стремление доводить до конца каждую мысль и каждое дело. Тварь обдумывала любые возможные искажения своего плана, любые потенциальные отклонения от намеченного ею пути. Владыка испытывал смутное беспокойство от того, что не все удастся довести до конца, но зато у него было то, в чем он никогда не знал недостатка, — его истовая непреклонность.
Древние будут уничтожены. Все разом. И произойдет это в ближайшие часы.
Они даже не увидят, что им грозит. Да и с чего бы им это видеть? В конце концов, разве Владыка не организовал некоторое время назад кончину одного из них, вместе с шестью слугами, в болгарском городе Софии? Владыка и сам разделил тогда с погибающим страшную боль, получил свою долю смертной муки — именно в тот момент, когда все и произошло: он почувствовал, как водоворот тьмы увлекает его в бездонную пучину, ощутил неодолимую тягу Великого Ничто — и в полной мере насладился этой тягой.
26 апреля 1986 года в нескольких сотнях метрах от поверхности земли, под центром болгарского города вспыхнуло маленькое солнце. Ядерный взрыв, который и впрямь был сродни тем процессам, что происходят в недрах звезд, произошел в сводчатом подземном склепе с пятиметровыми бетонными стенами. Город наверху сотрясся от непонятного толчка, раздался глухой рокот. Люди сочли, что произошла сейсмическая подвижка, был определен эпицентр — в районе улицы Пиротска, — однако никто не пострадал, да и здания потерпели совсем незначительный урон.
Событие даже не посчитали особо достойным внимания. Ведущие новостей уделили ему всего лишь несколько фраз — не более чем «бип-бип» в информационном шуме. А спустя непродолжительное время его и вовсе затмит авария на реакторе в Чернобыле. И тем не менее между этими событиями существовала тонкая внутренняя связь, о характере которой большинство людей не имели ни малейшего представления.
Из семерки изначальных Древних Владыка был самым честолюбивым, самым голодным и — в определенном смысле — самым молодым, что только отражало естественный ход вещей.
Владыка последним из семерых восстал в этот мир, и то, что его сотворило, было Ртом. Глоткой.
Эта Жажда и отделила Седьмого от всех остальных. Шестеро Древних оказались разбросаны по всей земле, им пришлось прятаться. Они скрывались, но при этом оставались связанными между собой.
Воспоминания и образы с гудением роились в неохватном сознании Владыки. Мысли Твари, блуждая, забрели в те времена, когда ей удалось впервые увидеть Армагеддон на этой Земле, — Владыка словно заново посетил давно забытые города: алебастровые колонны, полы из полированного оникса…
Те времена, когда Тварь впервые почувствовала вкус крови.
В доли секунды Владыка вновь обрел контроль над своими мыслями. Воспоминания — опасная вещь. Они придавали мыслям Владыки совсем уж индивидуальный характер, и, когда это происходило, пусть даже в защищенном помещении, как, например, сейчас, другие Древние могли их услышать. В подобные минуты ясного и четкого мышления их сознания сливались в единое целое — то целое, которым они и были когда- то. Их разум с самого начала был задуман единым и должен был оставаться таковым до скончания веков.
Древние произошли на свет как одно неразделимое существо, и поэтому Владыка даже не обладал собственным именем. Имя у них было общее, одно на всех, — Сариэль. Равно как у них были общее естество и общее предназначение. Связь их эмоций и мыслей обуславливалась самой природой их происхождения, — именно такая связь существовала теперь между Владыкой и его Расплодом, который он всячески обихаживал, и будет существовать между ним и теми особями, что выродятся в дальнейшем. Узы, соединяющие Древних, можно заглушить или ослабить на какое-то время, но разрушить эту связь невозможно ни при каких условиях. Их инстинкты и мысли по самой своей сути взывали к соединению.
Для того чтобы преуспеть в своем плане, Владыка должен был искоренить это природное свойство.
Когда Василий пришел в себя, он обнаружил, что лежит в грязной воде, причем погружен в нее уже наполовину. Повсюду вокруг Фета поврежденные трубы изрыгали литры, многие литры сточной воды, которая образовала вокруг него уже целое озеро, и это озеро разрасталось. Василий попытался приподняться, но оперся на изуродованную руку и застонал от боли. Он вспомнил, что произошло: взрыв, стригои… В воздухе стоял тяжелый дух — смесь рвотного запаха горелой плоти с ядовитыми испарениями. Где-то вдалеке — над ним? под ним? — слышалось сирены и кваканье полицейского радио. Впереди, почти на пределе видимости, слабое сияние пожара обрисовывало кружочек — устье трубопровода.
Раненая нога Василия была погружена в воду, она сильно кровоточила, что лишь добавляло мрачного оттенка этой и без того невеселой жиже. В ушах все еще звенело. Точнее, звенело лишь в одном ухе. Фет поднес к нему руку. На его пальцы осело несколько чешуек запекшейся крови. Василий со страхом подумал, что у него лопнула барабанная перепонка.
Он не имел ни малейшего представления, где он находится и как выбраться отсюда, но, должно быть, взрывная волна протолкнула его довольно далеко, и Василий оказал ся в таком месте, где вокруг него было хоть какое-то свободное пространство.
