храм Августа, где принес жертвы, моля Бога помочь ему выкрутиться, а потом сообщил о вызове бывшему армянскому царю Вонону.
Вонон не выглядел особенного напуганным.
— Ну что ж, — сказал он, — Рано или поздно объяснение между вами должно было произойти, мы этого ждали и готовились. Действуй смело, Пизон. Если тебе удастся усыпить его подозрения — тем лучше. Но если нет — помни, что ты тоже не мальчик, на которого можно орать и вешать всех собак. У тебя тоже есть кое-какие веские аргументы, и кто знает, не перевешивают ли они в данный момент то, чем располагает Германик.
Так что желаю тебе быть твердым и независимым. Надеюсь, сразу же после вашей встречи ты поставишь меня в известность, каковы были результаты? Ведь мы союзники.
— Конечно, — заверил армянина Пизон. — Можешь не сомневаться. Мы сидим в одной лодке, и нам плыть в ней до конца.
— Я рад, что ты это понимаешь. К тому же, сегодня в город прибыл один человек, в помощи которого мы весьма заинтересованы. Я, правда, до недавнего времени был с ним не в очень хороших отношениях, но политика есть политика и личные симпатии приходится убирать в сторону. Ты догадываешься, о ком я говорю?
— Да, — буркнул Пизон. — Ну, ладно. Мне уже пора идти. Германик не любит ждать.
— Желаю удачи, проконсул, — напутствовал его Вонон.
Германик встретил проконсула Сирии Гнея Пизона сухо и официально. Он был хмур и чем-то недоволен.
— Садись, — указал он на стул.
Ни вина, ни закуски подано не было.
«Плохой знак», — подумал Пизон.
— Мы должны с тобой серьезно поговорить, — начал Германик, усевшись на табурет. — И разговор этот будет для нас обоих неприятным. Но тут я ничего не могу поделать. Ты сам виноват.
Пизон хотел что-то сказать, но промолчал. Он чувствовал неуверенность и страх.
— Начнем с внутренней политики, — вновь заговорил Германик. — С прискорбием должен заметить, что тут я обнаружил множество нарушений и случаев небрежного отношения к своим обязанностям, если не сказать хуже. Вот, посмотри сам.
Германик протянул Пизону несколько документов.
— Ты как проконсул провинции отвечаешь и за благоустройство городов и других населенных пунктов. Но что я вижу? Дороги находятся в плачевном состоянии, водопровод в Антиохии давно не ремонтировался и так далее. Но между тем средства на строительные и ремонтные работы регулярно поступали в твою казну.
Куда же они девались потом, хотел бы я знать?
— Позволь, я объясню тебе, — начал Пизон. — Во-первых, работы проводились, но...
— Подожди, — перебил его Германик. — Сначала я выскажу свои претензии, а уж потом буду слушать твои оправдания. Если буду. В дальнейшем тебя ждут гораздо более серьезные обвинения, нежели простой недосмотр или даже расхищение казенных средств.
Пизону стало совсем плохо. Он побледнел, на лбу выступил холодный пот, руки тряслись.
'Я пропал, — подумал проконсул. — Он не выпустит меня из своих когтей. Может действительно предложить ему взятку? Да что взятку? Я готов даже уступить цезарский трон, лишь бы уцелеть.
Хотя, что я несу? Ведь этот ненормальный отказался от верховной власти, которую предлагали ему ренские легионы. Ренские легионы! Сила, с которой никто бы не смог тягаться. А он не захотел... '.
— Слушай дальше, — продолжал Германик, суровым взглядом окинув дрожащего Пизона. — У меня есть сведения, что ты допустил серьезные нарушения в налоговой политике Империи. Ты отдал сбор налогов на откуп каким-то подозрительным иудеям и финикийцам, которые бессовестно грабят народ. А в случае неповиновения порядок наводят какие-то банды, состоящие из людей в масках. Они убивают непокорных и сжигают их жилища. В провинции процветает самый настоящий террор. Что ты можешь сказать в свое оправдание по этому поводу?
— Я исправно отправляю деньги в Рим, — пробормотал Пизон. — За мной нет никаких недоимок...
— Да, деньги ты вносишь. Но сколько же ты кладешь в свой карман, если довел вверенных тебе жителей Сирии до полной нищеты? Или ты хочешь, чтобы вспыхнуло восстание? Здесь, вблизи парфянской границы?
Пизон молчал.
— Что ж, возможно, именно этого ты и добиваешься, — зловещим тоном сказал Германик.
Некоторое время оба молчали.
— Далее, — заговорил вновь молодой человек. — Вопрос об армии. Я не поверил своим глазам, когда увидел, в каком состоянии находятся войска. У солдат нет самого необходимого, жалованье не выплачивается, свирепствует палочная дисциплина, учения не проводятся.
Это же не армия, а банда с большой дороги. Наверное, даже свора нумидийцев Такфарината выглядит лучше.
Кроме того, мне стало известно, что и кадровую политику в войсках ты ведешь, руководствуясь лишь своими личными интересами. Ты отстранил от службы всех способных и толковых офицеров, а на их место принял всякий сброд, даже вольноотпущенников и бывших каторжников. Говорят, что они выплачивают тебе солидную мзду за такое возвышение. Это так?
— Не совсем, — пролепетал Пизон.
Германик с презрением махнул рукой.
— Вижу, что так. И еще одно — меня проинформировали, что среди солдат ведется постоянная целенаправленная пропаганда, враждебная цезарю и Империи. Ты что же, хочешь предстать перед судом по обвинению в государственной измене?
— Это ложь! — крикнул Пизон. — Мои слова не так поняли. Я всем сердцем предан цезарю. Императрица Ливия...
— Оставим Ливию, — перебил его Германик. — Слушай дальше. Кстати, о судах. Как я установил, судопроизводство в провинции не выдерживает никакой критики. Взятки, подкуп, лжесвидетельства, запугивание, угрозы и шантаж стали обычными вещами. И виноват в этом прежде всего ты, проконсул, в чьи обязанности входит наблюдение за неукоснительным соблюдением законов нашей страны. Ты же подрываешь величие и достоинство Рима в глазах местных жителей.
Германик был возмущен до глубины души. Он сам был образцом честности и порядочности и не допускал, чтобы другие халатно относились к своим обязанностям.
А в этом случае вообще трудно было поверить, что дело только в халатности. Но неужели же родовитый римлянин, патриций, бывший консул так не дорожит престижем своей страны? Или он делает все это намеренно? Но с какой целью?
И все же, хотя факты говорили сами за себя, Германику не хотелось думать, что Пизон стал изменником. Пока нет неопровержимых доказательств, он не может никого обвинять в столь серьезном преступлении. Но если это действительно так, то доказательства могут найтись в любой момент и тогда не будет пощады предателю.
К сожалению, у Германика не было возможности ознакомиться с донесениями агентов Марка Светония Паулина, иначе все его сомнения рассеялись бы очень быстро, а подлый изменник Гней Пизон был бы арестован прямо здесь, немедленно.
Но рапорт Паулина, который вез Децим Варон, уже давно сгорел в печке в кабинете проконсула Сирии.
— Идем дальше, — сурово сказал Германик. — Объясни мне, пожалуйста, что делает в Антиохии свергнутый армянский царь Вонон? Почему он имеет возможность рассылать во все концы подстрекательские письма, сеять смуту на границе и портить наши отношения с соседями?
«Вот и армянин влип, — подумал Пизон. — Я бы сказал: так ему и надо, если бы его шкура сейчас не составляла с моей одно целое».
— Но ведь мы сами посадили Вонона на армянский престол, — попытался возразить проконсул. — И наш долг помочь ему вернуться на него.
