хотела, чтобы я был настоящим цезарем, повелителем? Хорошо, сделаю тебе одолжение. Сенаторам я уже заткнул глотки, солдатам и народу тоже. А теперь твоя очередь. Уж не думаешь ли ты, что я могу быть цезарем для одних и слугой для других? Нет, кости брошены. Все или ничего».
И с тех пор послушный сын, не имея пока возможности открыто выступить против матери и отстранить ее от государственных дел (ведь еще неизвестно, кого в случае их конфликта поддержали бы Сеян и преторианцы), принял другую тактику. В серьезных вопросах он по-прежнему уступал Ливии, но вот по мелочам неизменно старался возразить, и неважно, о чем в данном случае шла речь. Делая это публично, он как бы всячески подчеркивал свою независимость и самостоятельность. Это очень раздражало императрицу, но ей приходилось терпеть, чтобы не доводить до открытого столкновения, которого она опасалась не меньше, чем сын, хотя и по другим причинам.
— Что тебя беспокоит? — недовольно переспросил он. — Сейчас уже возобновится представление.
— Посмотри, кого этот олух привел сюда, — не разжимая губ, прошипела Ливия.
Тиберий вздохнул и оглянулся. Он невольно вздрогнул, увидев Сабина, но тут же взял себя в руки и даже бдительная императрица не заметила этого. Цезарь спокойно повернул голову и взглянул в глаза матери:
— Ну и что? — спросил он равнодушно.
— Как это что? Ты видишь, кто там сидит, справа, у колонны?
— Да, — все так же спокойно ответил цезарь. — Это трибун Гай Валерий Сабин.
Ливия чуть не задохнулась.
— Да ты что? Ведь это человек, который смертельно оскорбил не только меня, но и тебя. Человек, который принимал деятельное участие в мятеже и верно служил изменникам.
— Изменникам? — с иронией переспросил Тиберий. — Ты так считаешь? Что ж, в любом случае он был прощен. Ведь это ты подала идею объявить амнистию, чтобы стабилизировать обстановку, и теперь трибун Сабин является таким же полноправным гражданином, как и любой другой римлянин.
— Я не собираюсь сидеть рядом с ним, — резко заявила Ливия, кипя от бешенства.
— А что же ты сделаешь? — невинно спросил Тиберий. — Встанешь и уйдешь? И как это будет выглядеть?
— Не я, — отрубила императрица. — Ты сейчас прикажешь этому наглецу покинуть нашу ложу и больше никогда не попадаться нам на глаза. Я требую этого.
— Опомнись, матушка, — мягко сказал сын. — Разве может цезарь унизится до такой мелочной мести? Вспомни, что ты мне говорила о достоинстве правителя...
— Я требую, — повторила Ливия.
Тиберий вздохнул, несколько секунд пристально смотрел ей в глаза, а потом медленно повернул голову.
— Как поживаешь, трибун? — громко спросил он.
Сабин вздрогнул, его сердце учащенно забилось. Голос Тиберия звучал вполне доброжелательно.
— Благодарю, цезарь, — ответил он. — Неплохо.
— Надеюсь, игры тебе понравятся, — продолжал Тиберий. — Отсюда тебе будет лучше видно.
И он снова уткнулся в свою чашу. Ливия скрипнула зубами, резко дернула головой и демонстративно отодвинулась дальше от сына. Ее желтые пальцы впились в резные перила ложи так, что ногти побелели.
В этот момент вдруг взвыли трубы, возвещая о начале второго отделения. Трибуны ответили на это оглушительным ревом и свистом. Друз прервал свой спор с Флакком и махнул рукой распорядителю.
Тот важно вышел на середину арены и поднял руки. Шум стих. Люди ждали, что он скажет.
— Слушай, римский народ! — громко возвестил распорядитель. — Десять лучших гладиаторов Кампании бросили вызов десяти бойцам из Рима. Сейчас вы узнаете, кто из них сильнее.
Эти гордые слова: gladiatores primores Campaniae — десять лучших из Кампании — до предела завели публику. Трибуны отчаянно завопили.
— Какая наглость! — слышались голоса.
— Что эти провинциалы о себе думают?
— Римляне, покажите им!
Под несмолкающий рев из ворот вышли двадцать гладиаторов. Десять из них — кампанцы — были в доспехах самнитов, остальные экипировались как фракийцы. Все знали, что Друз любит фракийцев и всегда ставит на них.
Бойцы разошлись на две стороны и вскинули руки, приветствуя сначала сидевших в цезарской ложе, а потом и всех остальных зрителей. Те ответили восторженным воплем.
— Ну, — Друз повернулся к своим друзьям, — ставлю две тысячи на римлян. Кто смелый?
После секундного колебания Вителлий махнул рукой.
— Ладно, рискну. Хотя, конечно... Колумб сейчас в форме. Он один может с тремя справиться. Предлагаю ставку два к одному.
— Согласен, — кивнул Друз.
Он уже смотрел только на арену, его щеки пылали, ноздри раздувались, как у норовистой лошади. Сын цезаря был фанатиком гладиаторских боев, а уж если выступали фракийцы, вообще больше ничего кругом не замечал. Тиберий в очередной раз неодобрительно поморщился при виде такой невоздержанности, но промолчал.
На трибунах зрители тоже делали свои ставки, из рук в руки переходили навощенные таблички с именами гладиаторов и суммами закладов.
— Сыграем, трибун? — предложил Сабину Помпоний Флакк. — Я готов поставить на самнитов. Гилас из Капуи тоже неплохо знает свое дело и имеет опыт. Предлагаю пятьсот ауреев один к одному.
Сабину не очень-то хотелось рисковать, но — положение обязывает. Ладно, деньги у него пока есть, поместье приносит доходы.
— Хорошо, — ответил он коротко.
Пропели трубы, и бой начался.
В первом же столкновении кампанцы потеряли двоих; они — разозленные реакцией толпы на их вызов — слишком рьяно бросились в атаку и поплатились за это. Фракийцы, руководимые знаменитым Колумбом, четко встретили их своими искривленными короткими мечами и добились определенного успеха. Трибуны ревели от восторга, подбадривая своих.
Небольшая группа болельщиков из Капуи и Помпеи пыталась было поддержать земляков, но в нее тут же полетели апельсины и яблоки, так что пришлось вмешаться вигилам. А схватка, тем временем, продолжалась.
После первого неудачного наскока кампанцы стали действовать осторожнее и, повинуясь командам многоопытного Гиласа, выстроились полукругом, отгородившись от противника большими овальными щитами и выставив вперед короткие обоюдоострые мечи. Фракийцы нападали, но пока безрезультатно.
Друз, с горящими от азарта глазами, выкрикивал советы, которые его фавориты, конечно, не могли услышать.
Увлеченные зрители бесновались, подскакивая на своих местах. Даже нежные девственные весталки покрылись румянцем и выкрикивали что-то воинственное.
— Бей его!
— Нападай!
— Промазал, растяпа!
Бой становился все более ожесточенным. В один момент показалось было, что вот сейчас фракийцы прорвут оборону соперников и уничтожат их, но лидер кампанцев Гилас спас ситуацию. Его меч молниеносно пронзил горло ближайшего римлянина и тут же другой самнит обрушил свой тяжелый щит на голову самого Колумба. Тот попятился и упал на песок, оглушенный.
Торжествующий крик гостей из провинции утонул в горестном вопле трибун. Теперь самниты перешли в контратаку.
Но фракийцы сумели отстоять своего предводителя, им даже удалось вывести из строя еще одного противника. Инициатива снова перешла к хозяевам арены. Двое самнитов получили раны и опустились на песок, не в состоянии продолжать бой. Потом рухнул еще один, сраженный насмерть. Пострадал, правда, и
