Я торжественно провозгласил 2005 год годом реформ в Калифорнии. Однако в тот момент я еще не сознавал в полной мере, что моя риторика будет воспринята как нечто уж совсем неподобающее. По сути дела я объявил войну трем наиболее влиятельным в штате профсоюзам госслужащих: профсоюзам охранников тюрем, учителей и госчиновников. Те, кто слышал мою речь, впоследствии сказали мне, что это была либо безумно-блестящая стратегия, нацеленная на то, чтобы опустошить военные арсеналы профсоюзов накануне следующего года выборов, либо просто безумство – политическое самоубийство.
Я не сразу понял, какую большую ошибку совершил. Свою программу я представил так, что все профсоюзные заправилы подумали: «Ого! Это уже совершенно другой Арнольд. Нам нужно мобилизовать все свои силы». До сих пор профсоюзы госслужащих не собирались ввязываться в бой. Их можно было убедить сесть за стол и достигнуть приемлемого соглашения. Вместо этого я устроил им Перл-Харбор – дал мотивацию объединиться и начать войну.
К медсестрам, пикетирующим все мои появления на людях, быстро присоединились учителя, пожарные и полицейские. Всякий раз, когда я приезжал на какое-либо мероприятие, они уже ждали меня, с плакатами и колокольчиками, кричали и скандировали лозунги. Профсоюзы образовали коалиции вроде Альянса за лучшую Калифорнию и начали вливать миллионы долларов в рекламу на телевидении и радио. В одном ролике пожарный рассуждал о том, что моя пенсионная реформа ограбит вдов и сирот, потерявших кормильца. В другом учителя говорили, что разочаровались во мне, после того как я попытался взвалить проблемы бюджета Калифорнии на плечи детей.
Меня удивило то, как жарко проходили эти протесты, однако реформы были слишком важны, и отступать было нельзя. «Наши двери будут открыты двадцать четыре часа в сутки для любого демократа, готового сесть за стол переговоров. Однако до сих пор никто не проявлял такого желания, и мы не можем ждать до бесконечности». Я начал ответную рекламную кампанию, опровергая наиболее лживые утверждения профсоюзов и напоминая избирателям о том, что Калифорния нуждается в переменах. В одном ролике я беседовал с людьми, стоящими в очереди в кафе, и просил их «помочь изменить Калифорнию так, чтобы можно было ее восстановить».
Но если тебя заподозрят в нападках на учителей, пожарных и полицейских, твоя популярность получает хорошую взбучку. Мой рейтинг рухнул, словно сраженный наповал, с 60 процентов в декабре до 40 процентов весной. Опросы общественного мнения также показали, что многие избиратели недовольны тем, что, на их взгляд, я потихоньку превращаюсь в еще одного политикана из Сакраменто, ввязываюсь в межпартийные распри, которые в конечном счете лишь приведут к полному параличу власти.
Провозглашенная мною кампания «Год реформ» вызывала крайнее неодобрение Марии. Кеннеди и Шрайверы всегда были близки к наемному труду, и вот я предпринимал шаги, направленные против него. Мария дистанцировалась от меня. Я чувствовал перемену. Вместо товарища, который меня поддерживал, вдруг появился совершенно нейтральный наблюдатель. «Я больше не собираюсь обсуждать эти вопросы на людях», – заявила мне Мария.
Несмотря на наши различные взгляды, до сих пор наши семейные отношения никогда не омрачались политикой. На мой взгляд, я вовсе не выступал против наемного труда – просто пытался разобраться с теми проблемами, с которыми столкнулась Калифорния. Когда Тедди в 2000 году вел кампанию по переизбранию в Сенат на седьмой срок, мы с Марией поддержали его, устроив у себя дома прием с участием пятисот человек. Все влиятельные лидеры американских профсоюзов присутствовали там, выбивая из Тедди в обмен на свою поддержку всяческие уступки, и впоследствии они прислали нам с Марией любезные письма с выражением благодарности. Помню, я ходил по лужайке, здороваясь с гостями, и думал: «Нет ничего страшного в том, что я принимаю всех этих профсоюзных лидеров у себя дома». Профсоюзов много – объединяющих слесарей, мясников, плотников, каменщиков, водопроводчиков, рабочих цементных заводов, – и у меня всегда были хорошие отношения с ними. Но сейчас меня выводила из себя беззастенчивая наглость профсоюзов госслужащих.
Наступило лето, и я выполнил свою угрозу отдать вопрос на рассмотрение непосредственно избирателей в том случае, если демократы и их сторонники не сядут за стол переговоров. Воспользовавшись своим правом губернатора, я назначил на ноябрь специальные выборы, посвященные предложенным мною реформам. Это увеличило давление на Марию. Она стала получать письма и телефонные звонки от профсоюзных лидеров со всей страны, требовавших от нее: «Лучше поговорите об этом с Арнольдом». Мария исправно докладывала мне обо всех таких письмах и звонках, но никогда не спорила с тем, что эти требования справедливы.
Она также вынуждена была защищать меня перед Юнис и Сарджем. Родители спрашивали ее: «Неужели он действительно должен идти против наемного труда? Неужели ему действительно нужно быть таким жестким? Почему он не обращается так же жестко и с бизнесом?»
«Арнольд пытается разобраться с дефицитом в пятнадцать миллиардов долларов, а профсоюзы требуют дополнительных денег, – пробовала объяснить Мария. – И в своей избирательной кампании он обещал реформы, которые сейчас и пытается провести. Конечно, профсоюзы этим недовольны! Мне понятна ваша позиция, но я также понимаю заботы Арнольда». Она чувствовала себя крайне неуютно, оказавшись под перекрестным огнем.
У меня тоже постоянно звонил телефон. Крупные бизнесмены и консерваторы твердили мне: «Мы понимаем, что эти Кеннеди пытаются уговорить вас пойти на попятную, но помните, что мы должны несмотря ни на что продолжать битву». Мысль о том, что я живу в одном доме вместе с врагом и сплю с ним в одной постели, приводила их в бешенство. Можно было буквально услышать мысли ультраправых: «Твою мать, да это все равно как если бы Калифорнию прибрал к рукам Тедди!»
А за кулисами переговоры продвигались судорожными рывками. Мне приходилось очень трудно, не только из-за яростных нападок профсоюзов, но и потому, что многие члены моей команды не соглашались со мной. Пэт Клэри и другие ветераны-республиканцы скептически относились к нашим шансам усадить профсоюзы за стол переговоров и требовали проводить более твердую линию. Казалось, они рвались в политическую драку еще больше меня.
Вместо того чтобы с ними спорить, я обошел их стороной и начал действовать лично, встречаясь с глазу на глаз с лидерами профсоюза учителей, бывших моими союзниками во время кампании за программу внеклассных занятий, хотя теперь казалось, что это было целую вечность тому назад. Я наводил мосты к профсоюзам полицейских и пожарных, с которыми также успешно работал в прошлом. И я заручился содействием своего друга Боба Хертцберга, бывшего спикера ассамблеи, демократа, чтобы он устроил тайную встречу со спикером ассамблеи Фабианом Нуньесом.
Все эти переговоры принесли результаты, особенно встреча с Нуньесом, которая состоялась не в Сакраменто, а во дворе моего дома. Моей целью была выработка компромиссных мер, что позволило бы избежать референдума. После чего я собирался снимать одно за другим свои предложения с референдума, работая с законодателями по осуществлению реформ, или заменять их на компромиссные варианты предложений, согласованные со всеми сторонами.
Государственный секретарь Брюс Макферсон, республиканец, предупредил нас, что крайним сроком для внесения исправлений в предложения на референдум является середина августа. Этот срок подошел, и мы с Фабианом уже были близки к тому, чтобы заключить соглашение. Однако у нас на пути еще оставались два препятствия. Некоторые профсоюзы продолжали упрямиться, хотя я и готов был пройти им навстречу больше половины пути. Не сомневаюсь, их политические советники указывали на результаты опросов общественного мнения и спрашивали: «Зачем идти на компромисс сейчас, когда можно будет сокрушить его на специальных выборах?» Профсоюзы уже истратили 160 миллионов долларов на кампанию против меня; они ощутили вкус крови. Внезапно львы увидели, что могут сожрать укротителя. Щелчок бича их больше не пугал.
Вторая проблема заключалась в моем штабе, который по-прежнему не верил в то, что профсоюзы когда-либо заключат соглашение. Мои помощники также считали, что я поставил перед собой столько задач, что просто физически не успею их выполнить в срок. Мне повторяли, что правительства так не работают: вперед так быстро никто не идет. Мы с Фабианом неслись во весь опор, стремясь заключить соглашение вовремя, чтобы можно было отменить специальные выборы. После переговоров, продолжавшихся целые сутки, мы пришли к соглашению, – но тут государственный секретарь оглушил нас известием о том, что уже слишком поздно: законодатели не успеют проголосовать за законы до того, как настанет срок рассылать по почте бюллетени тем избирателям, которые находятся за пределами штата.
