он. – Ты сперва должен ее заслужить. Пока что я считаю, что ты еще не готов стоять перед камерой и доносить до зрителя все то, что мне нужно». Я не знал, что Боб хочет сказать, но по мере того, как он продолжал, я начал понимать.
– В представлении большинства людей культурист – это человек, который, входя в комнату, натыкается на вещи и все ломает. А когда он открывает рот, у него получаются только грубые примитивные фразы. Но я купил права на экранизацию этой книги отчасти потому, что этот парень, помимо силы, обладает еще и чувствами. Зритель увидит, как он поднимает штангу весом в несколько сот фунтов, но в следующей сцене он уже берет вазу и говорит: «Знаете, что это такое? Это хрусталь баккара. Вы только посмотрите, какой он восхитительный и изящный». И это всего один пример. Он любит музыку и играет на скрипке. Он может рассуждать о качестве гитары. У него прямо-таки женская интуиция. Вот в чем привлекательность этого образа: он умеет переключаться с одного на другое. Вот что будет сложнее всего воплотить на экране.
Я мысленно взял на заметку, что мне нужно будет взять несколько уроков игры на скрипке.
– Например, – продолжал Боб, – ты мне как-то говорил, что культуризм – это искусство. Но я хочу, чтобы ты на восторженные слова главной героини: «Ого, только посмотрите, какие у него икры!» ответил: «Ну, икры – это очень важная часть тела. Для того чтобы одержать победу в состязаниях, недостаточно просто иметь там бесформенный комок мышц. Мышцы должны быть в виде сердечка, перевернутого сердечка. Видишь? И окружности икр, рук и шеи должны быть одинаковые. Это восходит еще к древним грекам. Взгляни на греческие скульптуры – у них безукоризненные пропорции, не одни только большие бицепсы, но также широкие плечи и мощные икры».
Боб сказал, что я должен буду объяснить это не просто так, как это объяснил бы культурист, но с чувством, скорее, как художник или искусствовед.
– И ты должен будешь сделать все это перед камерой. Мне иногда приходилось слышать, как ты говоришь вот так, но сможешь ли ты это провернуть, когда я скажу: «Мотор!»? Сможешь ли ты это провернуть, когда я буду снимать тебя крупным планом, с разных ракурсов, сверху, и все время будешь в кадре? Сможешь ли ты оставаться в образе, а затем на следующий день, как это требуется по сценарию, устраивать напряженную тренировку, вместе с другими ребятами тягая тяжеленные гири? Вот чем сложна эта роль.
Однако на этом его требования еще далеко не закончились.
– Кроме того, если ты Джо Санто, тебе придется иметь дело с провинциальной аристократией Юга, в основной своей массе недалекими людьми, вечно пьяными. Ты же все, что имеешь, заработал тяжким трудом. И вот твой новый знакомый Крэг Блейк, получивший в наследство кучу денег, щеголяет в красивом костюме и хочет стать твоим другом. Как ты к этому отнесешься? Думаю, ты всему этому научишься. Но я хочу, чтобы ты до того, как мы приступим к съемкам, прослушал курсы актерского мастерства.
Судя по всему, Боб ждал, что я буду сопротивляться, поскольку он очень удивился, когда я согласился. Я был в восторге. Мало того, что мне подробно разъясняли суть кино; при этом мне словно бросали вызов. Меня пригласили не просто потому, что Боб видел, как я завоевал титул Мистер Олимпия и произвел впечатление на его друзей-киношников. Я должен был еще заслужить право на роль, что было мне по сердцу.
У Боба было ко мне еще одно требование, выполнить которое было гораздо сложнее: мне нужно было похудеть с двухсот сорока фунтов до двухсот десяти.
– Камера увеличивает пропорции тела, – объяснил он, – и я не хочу, чтобы ты своими габаритами затмевал всех остальных актеров в кадре. Ты и при весе двести десять все равно будешь выглядеть достойным кандидатом на титул Мистер Вселенная.
Боб требовал от меня очень много. Я понимал, что смогу сбросить вес до двухсот десяти фунтов только в том случае, если откажусь от притязаний на звание человека с самыми накачанными мышцами в мире. Двигаться одновременно в двух разных направлениях я не мог. Поэтому я вынужден был принять решение, к которому и так уже склонялся: уйти из большого спорта. Я уже занимался культуризмом двенадцать лет, и философия фильма находила во мне отклик. Мне была по душе мысль постоянно оставаться голодным и никогда долго не задерживаться на одном месте. Когда мне было десять лет, я мечтал добиться успеха в каком-нибудь деле, чтобы получить всемирное признание. И вот теперь я снова хотел добиться успеха, и еще большего, чем прежде.
Эрик Моррис, учитель, которого приставил ко мне Рейфелсон, в свое время занимался с Джеком Николсоном. У него была своя студия в Лос-Анджелесе, и я до сих пор помню наизусть адрес и номер телефона, потому что в последующие годы направил к нему многих. Вошедший в студию первым делом видел на стене плакат: «НЕ ИГРАЙ РОЛЬ». Вначале я не понимал его смысл, однако трехмесячный курс частных уроков и занятий оплачивала продюсерская компания, и я был готов попробовать.
Моррис оказался тощим мужчиной лет под сорок, с взъерошенными светлыми волосами и проницательным взглядом. Полностью его кредо звучало так: «Не играй роль. Будь настоящим». Он всегда с большим воодушевлением рассказывал про совершенное им открытие и про то, чего недоставало другим теориям актерского искусства. Никаких других теорий актерского искусства я не знал. Но я сразу же понял, что от мира, который открыл передо мной Моррис, у меня закружилась голова.
Впервые я услышал такие понятия, как устрашение, неполноценность, превосходство, смущение, ободрение, уют, стеснение. Я открыл для себя новый языковой пласт. Это было все равно как пойти в водопроводчики и вдруг услышать про необходимые детали и инструменты. «Я даже не знаю, как называются все эти вещи, о которых мы говорим». Я постоянно слышал целый новый набор незнакомых слов, которые повторялись снова и снова, до тех пор пока я, наконец, не говорил: «Что это означает?»
Мои горизонты расширились за счет понятий, о которых я раньше даже не подозревал. Во время соревнований я всегда отгораживался от чувств глухой стеной. Чувства должны находиться под контролем, в противном случае можно легко потерять поступательный импульс. Женщины постоянно говорили о чувствах, но я считал это пустой болтовней, которой нет места в моих устремлениях. Хотя в открытую я им этого обычно не высказывал, поскольку не хотел обидеть, – вместо этого я слушал вполуха и говорил: «Да, да, я все понимаю». Однако в актерском искусстве все обстояло как раз наоборот. Необходимо было сбросить защитные доспехи, полностью отдаться чувствам, потому что только так можно было стать настоящим актером.
Если в какой-то сцене требовалось изобразить определенное чувство, Моррис призывал вернуться назад и подобрать соответствующие ассоциации. Скажем, запах свежего кофе вызывает воспоминания о том, как тебе шесть лет, а мать варит кофе, возможно, и не для тебя, а для твоего отца. Ты мысленно представляешь себе, как сидишь на кухне – такой, какой она была, когда там находились мать и отец, – и наконец оказываешься в определенном эмоциональном состоянии. Причем привел тебя в него запах кофе. Или, быть может, аромат роз: ты впервые преподнес цветы своей подруге. Ты видишь ее перед собой, видишь ее улыбку, она целует тебя, и все это навевает какое-то другое настроение. А может быть, ты слышишь рок-н-ролл шестидесятых, и музыка возвращает тебя в тренажерный зал, где кто-то включил радио, когда ты занимался. Моррис старался помочь мне подобрать соответствующие отправные точки, чтобы вызывать определенные чувства, которые могли мне потребоваться для съемок в «Оставайся голодным». Он говорил: «Вспомни, когда ты состязался и победил, ты испытал пьянящий восторг? Возможно, это пригодится в какой-нибудь сцене».
И мне приходилось объяснять, что, одержав победу, я не испытывал особой радости, поскольку победа для меня была чем-то само собой разумеющимся. Она являлась частью моего ремесла. Я просто был обязан победить. Так что я не чувствовал никаких «Ура! Я победил!». Вместо этого я просто говорил себе: «Так, это дело сделано. Переходим к следующим состязаниям».
Я сказал, что гораздо больший восторг мне всегда доставляли приятные неожиданности. Сдав все экзамены на курсах в университете, я выходил из класса в полном восторге, поскольку, хотя и надеялся их сдать, все равно успех явился для меня приятной неожиданностью. Или, к примеру, я отправлялся в гости на Рождество и получал неожиданный подарок. Я объяснял все это Моррису, а он просто говорил: «Хорошо, тогда возвращаемся к этому моменту».
Он продолжал рыться в моем прошлом. Что я чувствовал, когда влюбился? Когда расставался? Когда уехал из дома? Когда родители сказали, что я должен начать выплачивать им
