Торговец вытащил бумагу и торопливо стал выводить иероглифы: «Друг мой, почтенный Чжуан Му- сань. Обращаюсь к тебе, как к брату по нашему торговому союзу. Подателю этого письма, обладателю великолепных пантов, ты должен воздать дань высшего уважения. Он от меня переходит в твои руки, понимаешь? Панты стоят четверть стоимости, не выше, не давай ему поблажек и выжимай с него сок, а соку у него достаточно — это лучший охотник Нярги. Да что я тебя поучаю? Мне ли тебя поучать? Я придерживаюсь всех статей закона нашего союза. Здоровья тебе, дорогой почтенный Чжуан Му-сань».
Пиапон искоса глядел на согнувшегося над бумагой китайца, и все больше и больше его раздражало желтое бесстрастное его лицо, белая бумага и быстро двигавшаяся смуглая рука. Особенно раздражала бумага; сколько помнит себя Пиапон, ни один клочок бумаги не приносил ему радости, наоборот, эти чистые или разлинованные листки таили в себе беды и несчастья — долг, приписанный ему торговцем, находится где-то в толстых книгах, лежащих на полке.
Торговец дописал письмо, свернул лист вчетверо и протянул Пиапону.
— Я передумал, не поеду в Вознесенское, — сказал Пиапон, взял с лавки панты, спокойно и неторопливо обернул их чистой тряпкой и вышел из лавки.
«Какой человек! Какой характер! — восхищался Токто, глядя ему вслед. — Вот какой смелый человек брат Идари!»
Торговец У будто проглотил язык, растерянно смотрел на медлительного Пиапона и стоял, протягивая свернутое письмо. Когда широкая спина Пиапона скрылась за дверью, он разразился бранью. Токто никогда раньше не видел разъяренного торговца, ему раньше казалось, что У так же смирен, как безобидный енот.
«Да, такому еноту подсунь только руку!» — подумал он, глядя на китайца. Наконец торговец опомнился.
— Смотри, смотри, Токто, какой неблагодарный человек этот Пиапон! — воскликнул фальцетом У. — Не я ли его любил, не я ли ему присылал подарки, не его ли детям посылал сладости! Ах, какой неблагодарный человек. Да что от него и ждать? Родного отца бросил, на старости лет бросил, а старик его вскормил, вспоил. Нехороший человек, очень нехороший. Жил в большом доме, а долг большого дома не хочет отдавать. Разве ты, Токто, так поступил бы? Нет, никогда бы так не поступил. Ты, Токто, великий охотник, душой чище Пиапона, благороднее.
«Да, я бы, наверно, не бросил отца, — несколько польщенный, подумал Токто. — А все же этот Пиапон хороший человек. Смелый».
Торговец У считал себя из всех своих собратьев по торговому союзу лучшим знатоком нанай, и в этом он был несомненно прав. Из многолетних наблюдений он сделал немало полезных выводов и при разговоре с охотниками знал, с кем как обходиться, но чаще всего прибегал к своему излюбленному приему — льстил и тешил их самолюбие.
И вот впервые нанай, не дослушав о своей небывалой охотничьей удачливости, храбрости, покинул его лавку, не отдав долга, не закупив продовольствия. Впервые за долгие годы его пребывания на Амуре охотник-нанай — это низшее, достойное презрения существо — посмел его оскорбить, забрать с прилавка облюбованные им панты. «Ну, нет, ты, Пиапон, еще узнаешь мою железную руку!»
— Ты чего все бормочешь? — спросил Токто.
— Подсчитываю, — зло ответил торговец. — Чего ты нынче так много продовольствия берешь!
— Долга у меня не было раньше, а теперь решил задолжать. Почему это я один должен ходить без долга? Что я, хуже других? — усмехнулся Токто.
— Бери, мне не жалко, — через силу улыбнулся У и добавил мысленно: «Бери, бери, с этого дня ты тоже, великий охотник, будешь ходить связанным по рукам и ногам».
Токто погрузил продовольствие в лодку и выехал из Болони. На второй день он был на Харпи и у амбара встретил поджидавших его Поту и Идари. Названые братья встретились по-братски, обнялись, старший поцеловал младшего в щеки. Рядом женщины обнимали Идари. Потом, за едой и трубками, братья делились новостями и засиделись до позднего вечера.
Новость, привезенная Токто, не обрадовала Поту, а вспомнив о скором отъезде в тайгу, он призадумался и приуныл. Токто успокаивал его, уверял, что Баоса совершенно потерял его след и больше не станет разыскивать, потому что ему тоже надо уходить в тайгу на соболевку.
Токто торопился в тайгу: наступал месяц петли — октябрь, самое лучшее время для охоты на соболя. Вернувшись в стойбище, он прихватил с собой бутылку водки и отправился вместе с Потой в гости к Пэсу Киле. После взаимных приветствий, непродолжительной беседы о погоде Пота по знаку Токто вытащил водку, подогрел и в маленькой чарочке поднес Пэсу. Старик не колеблясь принял чарочку.
— Дака, пришел я к тебе с братом просить помощи, — сказал Пота, опускаясь на колени. — Старший брат мой говорит, что рядом с его ключом находится твой охотничий участок, что ты иные годы не затаптываешь там звериные следы. Ты, дака, знаешь, я здесь новый человек, ничего своего не приобрел, охотничьего участка не имею. Не уступишь ли мне свой участок на эту зиму, об этом пришел я просить. — Пота поклонился и ударил лбом об пол.
Пэсу молча выслушал молодого охотника, и когда Пота отбил поклоны, он поставил чарочку перед собой на нары. Токто следил за каждым движением старика, и невыпитая чарочка вызвала у него беспокойство.
— Да, нэку, твоя просьба трудная, — ответил Пэсу. — Видно, зря я принял из твоих рук чарку, не выслушав просьбы. Думал, другое что попросишь, а ты вот что… Охотничий участок…
Токто, Пота, дети и внуки Пэсу выжидательно молчали.
— Нынче я как раз собирался на тот участок. — Пэсу опустил голову. — Нехорошо вышло, к старости к водке жадным становлюсь, что ли? Зачем, не выслушав просьбу, принял чарку? Чувствовал я, что деловая водка. Нехорошо.
— У тебя, дака, есть другие богатые участки, — наконец промолвил слово Токто. — Посоветовал я просить твой ключ, потому что хочу с ним жить, вместе охотиться.
— Понимаю, Токто, все понимаю. Если бы не принял… отказал бы, теперь ничего не поделаешь, по обычаям…
— Спасибо тебе, дака, спасибо! — растроганно сказал Пота. — Не забуду я твоей доброты.
Через пять дней рано утром Токто с Потой грузили в лодку охотничье снаряжение, продукты, поверх всего положили нарту. На корме прощально выли собаки.
Закончив погрузку, хозяева вернулись в фанзу, встали на колени перед гуси торани — центральным столбом фанзы — и отбили почтительные поклоны, прося его хранить фанзу в целости, оберегать всех женщин от злых духов и всяческих болезней. Пота от себя просил, чтобы главный столб заранее во сне предупредил Идари об опасности, если она возникнет, умолял защитить его любимую жену. А Токто долго бил поклоны и твердил столбу, чтобы он всеми мерами защищал жизнь всех новорожденных щенят, подразумевая под щенятами будущего сына или дочь. Потом охотники с этими же просьбами кланялись очагу. Прощались с женами коротко: Токто потребовал от старшей Обы беречь молодую Кэкэчэ, а Пота прижал к груди мокрое лицо Идари и повторял шепотом, чтобы она в любое время готова была бежать от преследователей, если они появятся в Полокане, и чтобы она берегла себя, а следовательно и сына, которого она носила под сердцем.
Провожало отъезжающих все стойбище: мужчины, решившие уйти в тайгу после ледостава, и празднично настроенные женщины и дети. Они так же празднично-счастливые будут встречать возвращающихся охотников, но ведая, что, может быть, с возвращением промысловиков их всех ожидает большое несчастье.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В собственном доме хозяин сам устанавливает порядки, какие ему вздумается, и гость обязан им подчиняться. Если хозяин крестится в угол какому-то тусклому изображению человеческого лица, то гость хотя бы из приличия обязан последовать его примеру. Только Пиапону непонятно, почему Митрофан стоя крестится своему богу и так быстро тычет пальцами в лоб, в живот и в оба плеча, будто куда-то спешит.
