чумизой. Чумиза разварилась, котел сердито булькал на огне. Пиапон сдвинул нарту с места, подтащил к дороге, сложил на нее все вещи, перевязал ремнями. Возле котла с кашей лежал позабытый хозяином топор. Пиапон запряг собаку, зачем-то лыжи положил на нарту и привязал ремнем. Нарта была снаряжена, перекинуть ремень через голову — и в путь. Пиапон подошел к котлу, помешал палочкой кашу и бросил в котел большой кусок белого твердого лосиного жира. Белый кусок жира стоймя стоял в середине булькающей желтой массы, медленно таял и исчезал. Пиапон снял котел с тагана, перемешал кашу с жиром.
— Кя, Подя! Добрый, щедрый Подя! — закричал он. — Ухожу я из твоих владений, ухожу, помня твою доброту, твою щедрость. Приходи сюда, добрый Подя, позови всю свою семью, пусть все отведают мою прощальную кашу. Я хочу на прощание поблагодарить тебя, Подя. Спасибо, спасибо! Подсаживайтесь ближе к котлу, угощайтесь все, ешьте вдоволь. Для вас я сварил эту кашу, вас только угощаю.
Пиапон двумя палочками ловко подхватил немного каши, пожевал и проглотил.
— Угощайся, добрый Подя, не обессудь меня за бедное угощение, приду в следующем году, привезу лучшую крупу, может, даже рисовую кашу тогда сварю. Угощайся, Подя! Пиапон внезапно перевернул котел и с размаху ударил топором по черному днищу.
— На, получай, паршивый старикашка! Будешь знать, с кем имел дело!
Пиапон бросил тут же топор, одним прыжком оказался впереди нарты, набросил ремень на плечо и побежал по протоптанной тропе. Он бежал что было мочи, задыхался от напряжения и широко открытым ртом вбирал в себя воздух. Голова кружилась, сердце вырывалось из груди, подкашивались ноги, но он бежал. Пересек марь, мелколесье, перебежал речушку и остановился там, где кончалась дорога. Здесь он лег на нарту и долго лежал, не в силах отдышаться. Горячий пот на лице высох на морозе, выступивший сквозь куртку пар остывал, и куртка обросла белой изморозью. Наконец, пошатываясь, он поднялся, выпрямился и долго смотрел на черневшую за марью тайгу.
— Не догонишь теперь, вонючий старикашка, мой топор раскроил твой череп.
«А если его не было в котле? Если он не успел туда забраться? — с поздней тревогой подумал Пиапон. — Пройдет через марь, перейдет речку? Не должен пройти, не должен: во всех сказаниях, легендах говорится, что он не выходит из своих владений, а марь и речки совсем не может переходить».
Пиапон набрал сухого тальника и разжег костер. В полдень на мари показался Митрофан, он быстрым шагом приближался к Пиапону.
— Что ты там сделал? Топор оставил, котел с кашей зачем-то расколотил, — спросил он поздоровавшись. — Зачем расколол котел?
— Он мне не нужен был, и я расколол.
— Не жалко?
— Чего котел жалеешь? — рассердился Пиапон. — Не котел я расколол, а череп жадному Поде раскроил, понял? Я Подю убил, отомстил за тебя и за себя!
Митрофан, к удивлению Пиапона, ничего не стал спрашивать, не таращил глаза, он будто не слышал ответа Пиапона или воспринял убийство Поди как обычное каждодневное явление и никак не выразил своего отношения к подвигу друга. Он вытащил из-под груза топор Пиапона и сказал:
— На, возьми. Топор торговцы дорого оценивают, он стоит дороже десяти черепов Поди. Он пригодится еще, ведь дом собираешься строить!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В лицо дул неприятный колючий низовик и вихрил на протоке поземку. Солнце опускалось все ниже и ниже, из яркого оно сделалось огненно-красным, потом рыжим. Мороз заметно крепчал, усиливался низовик.
Впереди справа вытянулся длинный тальниковый остров Чисонко, а через протоку слева желтел обрыв другого острова, на котором стояло родное стойбище Нярги.
Пиапон вышел на дорогу, проложенную женщинами, ездившими за дровами, полозья тяжелой нарты больше не резали отвердевший снег, они легко скользили по протоптанной дороге. Собака учуяла родное стойбище, узнала знакомые места и начала тянуть что было силы, шейный ремень давил горло, и она дышала тяжело, со свистом и хрипом.
— Митропан, переночуй у меня, утром пойдешь домой, — предложил Пиапон напарнику.
— Нет, Пиапон, осталось раз плюнуть, и я дома, — ответил Митрофан. — Да и не усну — рядом жена и дети. Сегодня я должен спать с женой. Соскучился по ней.
— Низовик усиливается, темно будет.
— Доберусь, Пиапон, обязательно доберусь.
— Как хочешь, Митропан.
Пиапон глядел на стойбище и все надеялся, что заметят его какие-нибудь мальчишки-шалопаи и побегут встречать. Как приятно, когда видишь бегущих к тебе ребятишек, хоть знаешь, что это не твои дети, а все же тепло и радостно становится. Хотя бы один мальчишка взглянул в его сторону, он бы сразу узнал охотников, он бы сейчас же поднял все стойбище!
— Митропан, как я не мог сразу сообразить, дурак! — воскликнул Пиапон уже на берегу стойбища. — Я тебе дам упряжку собак, и ты быстро, сидя на нартах, доедешь до Малмыжа. Как это сразу не сообразил! Пошли, пошли ко мне, пока будешь пить чай, я тебе соберу упряжку собак.
Пиапон стал подниматься домой, и только тут из дома выбежала Дярикта, без платка, в одном домашнем халате. За ней выскочила старшая дочь Хэсиктэкэн и, опережая мать, подбежала к отцу и бросилась на шею. Пиапон обнял ее, поцеловал и посадил верхом на нарту. Подошла Дярикта, ухватилась за ремень и стала помогать мужу.
— Отец Миры, дом наш опустел, лучше об этом сразу тебе сказать, — пробормотала Дярикта.
У Пиапона сжалось сердце от предчувствия беды.
— Договаривай, если начала, — сказал он.
— Средняя наша дочь умерла, десять дней назад умерла, — всхлипнула Дярикта. — По-всякому пыталась спасти, но не смогла.
«Дочка, маленькая Анга, умерла. Как же это так?»
Митрофан, увидев плакавшую Дярикту, догадался, что дома у Пиапона случилось несчастье.
— Пиапон, друг, что случилось? — спросил он.
— Средняя дочка умерла. Дярикта, не плачь, что же теперь делать. Согрей чай, напои Митропана.
Женщины соседних домов, увидев Пиапона, бежали к нему, расспрашивали о своих мужьях. Прибежали Майда, Исоака, Агоака.
— Ага, ты один вернулся? А где остальные? — спросила Агоака.
— Не один, а с Митропаном. Охотники большого дома в тайге.
— Ты разве не с ними был?
— И с ними жил, и отдельно — всюду жил.
Пиапон начал готовить упряжку для Митрофана. Женщины бросились помогать ему. Они же помогли разгрузить нарту, перетащить мясо в амбар. Митрофан выпил чаю, отдохнул.
— Пиапон, я тебя понимаю, потерять ребенка — это…
— Не говори, Митропан, умерла дочка… веселая была, умная. Что сделаешь.
— Да, не оживишь.
— Езжай, Митропан, темно станет — дорогу до разглядишь. Как доедешь, снимай с собак ошейники и отпускай, они сами прибегут домой.
— Ладно, отпущу.
Митрофан снял с нарты палку-правило, сел поудобнее.
— Митропан, у тебя есть снасти на калуг и осетров, ты будешь ими пользоваться?
— Не знаю, я, наверно, сразу почту примусь гонять.
— Рыболовные снасти в большом доме, а без отца их нельзя брать. Может, ты на время дашь
