«Лояльный медведь», — удивился он, зашивая рану.
В шалаше вместе с раненым жили еще двое охотников. На расспросы доктора один из них сердито ответил: «Поменьше надо языком болтать!» Другой со смехом рассказывал: «Сам он дурак. Вернулся вечером и говорит: нашел берлогу. Пригласил нас. А сам сел перед очагом и начал болтать: на один суп медвежьего мяса отнесет теще, два ребра — дяде, жирный кусок — брату. Так он делил мясо медведя, который лежал в берлоге и слушал его болтовню. Когда пришли к берлоге, он забыл, где она находилась. Мы сели покурить, а он отошел от нас на двадцать шагов, и тут медведь выскочил из берлоги, разорвал ему рот. Хорошо, язык не вырвал… теперь с зашитым ртом будешь ходить… Ха-ха-ха. Первого человека вижу с зашитым ртом!» Охотник повалился на постель и долго еще смеялся. Он рассмешил и Храпая, когда, подавая раненому в рот кусок белой застывшей смолы, говорил: «На, попробуй медвежье сало!» Рана охотника зажила за неделю, Василий Ерофеевич еще раз возвращался в тайгу, чтобы снять швы.
С этого случая и пошел по стойбищам слух об удивительном русском докторе, который излечивает все болезни, а раны зашивает, как женщины зашивают прорехи в халате.
— В первый раз ты мне показался пустой человек, — продолжал Пиапон. — Теперь вижу — другой. За нас болеешь — это заметно. Никого из русских начальников я не встречал, который бы так за нас болел, желал бы нам добра, счастья, только наши друзья из Малмыжа нам помогают. Это понятно — они простые люди, как и мы.
«Умница ты, Пиапон», — подумал Василий Ерофеевич.
После ужина Пиапон оставлял доктора ночевать у себя, но Василий Ерофеевич ушел в большой дом, чтобы не стеснять семью гостеприимного хозяина землянки.
На следующее утро Пиапон рано ушел на кладбище копать могилу. Он снял верхний, оттаявший под костром слой земли и начал долбить ломом мерзлоту, когда пришла заплаканная женщина.
— Отец Миры, сын при смерти лежит… Вчера приходил русский, чем-то поил, сыну стало легче, а утром опять стал умирать… В нашем доме все этим доктором пахло, я побежала к нему… он прибежал и большой иглой уколол умирающего сына…
Пиапон вытер пот с лица и молча ждал, что дальше расскажет женщина.
— Сыну легче стало… уснул.
— Зачем тогда пришла сюда? Иди к сыну да не бойся русского, чуть что — зови его.
Женщина ушла. «Вот так Харапай, — восхитился Пиапон. — Из рук смерти людей вырывает. Неужели спасет мальчика?»
К полудню на кладбище вдруг явился сам Василий Ерофеевич.
— Зачем вы утаили, что могилы копаете? — спросил он. — Я случайно узнал, что в стойбище умерло столько детей и что вы тоже потеряли дочь.
— Это мое горе, зачем рассказывать.
Василий Ерофеевич сел на обрубок дерева у костра и, задумавшись, начал палочкой ворошить оранжевые угли.
— Вот вы вчера говорили, что я болею за вас, за ваш парод… но одним душевным страданием ничего не сделаешь. Один я, совсем один на всю волость, как я могу помочь больным, которые лежат от меня за несколько сот верст? Сердце разрывается, когда я думаю о том, что кто-то умирает в Нярги, или в Болони, или в Хулусэне. А помочь не могу… Был бы в Нярги, когда болела твоя дочь, может, спас бы ее…
Пиапон тоже присел к костру и закурил.
— Ты, Харапай, хороший человек, — сказал он. — Ты со всеми нами горюешь — вижу это. Сердце твое болит за нас. Спасай всех больных детей, отцы и матери тебе будут молиться.
— Не надо молиться, я постараюсь спасти людей, их надо свежим мясом, рыбой кормить.
Василий Ерофеевич помог Пиапону выкопать могилу, присутствовал на похоронах и, вернувшись домой, долго сидел, склонившись над тетрадью в черном переплете.
К вечеру в Нярги прикатил на своих лошадях Митрофан.
— Чего ты не появляешься? — набросился он на Пиапона. — Снасть приготовил, можно сразу выставлять. Почему так долго не приезжал?
— Могилы рыл, Митропан, дети умирают от желудочных болезней.
— Много умерло? — снизив голос, спросил Митрофан.
— Много, друг.
Митрофан замолчал, он не знал, как продолжать разговор.
— Свежей рыбы нет. Как твои дети, здоровы?
— Здоровы.
— Вам легче, вы, кроме рыбы и мяса, огородные корни и травы едите.
— Тебе бы почему не есть? Картошка же тебе понравилась.
— Не обо мне разговор, дети болеют. Станут ли они есть?
— Картошку станут есть, она вкусная.
— Где ее теперь достанешь?
— Я привезу тебе мешок, понемногу будешь есть — до весны дотянешь.
— Почему только мне? Во всем стойбище дети болеют.
— Где всем достать картошку?
— Зачем нам твоя картошка? Рыбу нам надо. Снасть я выставлю, на ангалках буду рыбачить, только все это пустое дело — может рыба попасть, может не попасть, как уж повезет. Были бы мужчины, можно было б неводом порыбачить, им уж верно поймаешь.
Митрофан призадумался. Самому ему, видно, не удастся порыбачить, он подрядился возить груз из Малмыжа в Вознесенское и в Чолачи — Иннокентьевну, но в Малмыже найдутся мужчины, которые охотно помогут Пиапону.
— Пиапон, наши малмыжские не рыбачили зимой, не знают даже, как под лед невод закинуть. Но они согласятся тебе помочь.
— Согласятся или не согласятся — нечем ловить рыбу, нет невода у меня.
— А где ваш невод?
— В амбаре большого дома.
— Так возьми.
— Как же я возьму из чужого амбара? Ты Митропан, ничего не понимаешь. Если уходит дочь замуж, то она ужо чужая и не имеет права больше заходить в амбар своего отца. Я вот ушел из большого дома и тоже не имею права заходить и брать из амбара большого дома невод. Понял?
— Может, у кого у другого есть невод?
— Есть, да все хозяева на охоте.
— Пусть жены дадут.
— Женам воспрещается в те амбары заходить, где лежит охотничье и рыбацкое снаряжение.
— Дурацкие законы! — вдруг рассердился Митрофан. — Люди умирают без свежей рыбы, а невода будут лежать без дела. Ладно, я приеду завтра или послезавтра. Жди меня. Если сам не достанешь невод, то я залезу в амбар твоего отца и возьму невод.
— В чужой амбар только вор может залезть без разрешения хозяина.
— Пусть твой отец назовет меня кем хочет!
«Митропан если скажет — сделает», — подумал Пиапон.
Два дня в ожидании Митрофана Пиапон рыбачил с женщинами ангалкой, поймал немного сомов, несколько небольших сазанов и полную нарту косаток. Женщины стойбища варили уху из свежих косаток и кормили больных.
Храпай все еще не покидал стойбища, он понимал, что от спасения умиравшего мальчика многое зависит в его дальнейшей судьбе, и потому все свободное время уделял мальчику. Больной уже сам садился, разговаривал, ел без помощи матери, но еще вызывал тревогу доктора: слишком он отощал за зиму.
Вечерами Пиапон и Василий Ерофеевич допоздна просиживали за маленьким столиком, рассказывали друг другу о своей жизни. Василий Ерофеевич с разрешения Пиапона записывал в свою заветную тетрадку рассказы нового друга. Пиапон в свою очередь расспрашивал о больших городах, об устройстве «железных лодок» и однажды, услышав о шарообразности Земли, что Земля вертится вокруг оси и кружится вокруг
