и вытащил нож. «Ты опозорила меня», — сказал он…
— Нет, не так было, — перебила ее Гэйе.
— Обожди! — рассердился Полокто. — Убил он ее?
— Нет, Калпе вовремя схватил за руку.
— Да не так было, — нетерпеливо сказала Гэйе. — Он схватил жену и хотел ее зарезать. Потом уже Миру.
— Так что же там было?
— Мы тебе рассказываем, как нам рассказывали, мы ведь сами не были там. Не веришь — сам сходи узнай.
— Врете вы все, — хмуро проговорил Ойта. — Ты бы меньше сплетничала, — набросился он на жену. — Умеешь только сплетни по стойбищу собирать да разносить. Еще услышу — будет тебе.
Полокто остался недоволен, он ждал большего. Но в этот день он услышал другую весть, которая надолго расстроила его. Калпе сообщил ему, что он, Дяпа и Улуска больше не будут работать в его артели.
«Пропала вторая лошадь! Не увидеть мне ее, — думал Полокто, — все было хорошо, все уладилось. Не было бы этого Пиапона, у меня появилась бы вторая лошадь. Чего он подвернулся? Пропала моя женщина-лошадь. Но обожди, Пиапон, я тебе тоже когда-нибудь отомщу!»
— Не хотите со мной работать — не надо! — запальчиво закричал он Калпе. — Мы втроем без вас управимся, сыновья мои будут валить лес, а Гнедко будет отвозить. Без вас обойдемся!
Ойта с Гарой, страстные охотники, тоже не желали возвращаться на лесную деляну, их тянула тайга. Во время коротких перекуров у костра не раз затевался разговор об охоте, вспоминались разные охотничьи истории. После этих разговоров руки отказывались брать топор, пилу или вожжи. А теперь, когда дяди ушли из артели, не было смысла возвращаться к рубке и вывозке леса.
— Отец, мы уходим в тайгу, на охоту, — заявили оба сына.
— Куда?
— На охоту. Нынче разрешается охотиться на соболя.
— Без моего разрешения не уйдете в тайгу. Я вам, взрослым, морды окровеню!
— Можешь. Ты отец. Тогда нам придется уйти из этого дома.
— Как уйти?! Как вы со мной разговариваете?!
Полокто задыхался, гневом полыхали глаза, но он понимал свое бессилие, знал, что не сможет поднять руку на сыновей. Он в это время походил на разгневанного Баосу, но походил только криком. Баоса в такие мгновения никогда не раздумывал, лез кулаками на взрослых сыновей, бил, не думая о последствиях. А Полокто и в гневе думал о последствиях своего поступка.
— Как уйдете?! — кричал он, бессильно сжимая кулаки.
— Соберемся и уйдем, как ты ушел от деда.
— Это ты, ты их против меня, — кричал Полокто на Майду.
— Ты не кричи на маму, — сказал Ойта. — Когда будем уходить, мы заберем ее с собой.
— Вот это настоящие сыновья! — воскликнула Гэйе.
Полокто растерялся, он не знал, что предпринять. И сделал единственное, что мог сделать. Он вихрем сорвался с места, снял со стены берданку.
— Собаки, не дети вы, собаки! Всех перестреляю!
Женщины заголосили, Майда бросилась к нему, но ее схватил Гара.
— Хватит тебе женщин пугать, — сказал Ойта. — Будто мы не знаем, что берданка не заряжена. Я помню, как ты однажды собирался стрелять в отца Миры, да дедушка тебя…
Полокто швырнул берданку в сына, Ойта отпрыгнул в сторону, берданка ударилась об очаг, и добрый кусок отколотого приклада попал в кастрюлю с кипящим супом.
— Всех перебью! Всех выгоню! — вопил хозяин дома.
— Мы сами уйдем, не будем жить с сумасшедшим! — заявила за всех Гэйе.
Полокто еще долго метался по нарам, кричал, плевался, он весь вспотел и тяжело дышал, широко разинув рот. Потом сел на свое место, младшая невестка со страхом подала ему трубку. Полокто закурил. В доме наступила тишина.
— Повторилось то, что однажды случилось в большом доме, когда я маленький был, — сказал Ойта. — Мы забываем, с того времени прошло много лет, да и дом наш деревянный. Готовьте нас в дорогу, завтра мы выезжаем на охоту.
Полокто курил трубку. Он не возражал. Он молчал. Нет, старший сын старика крикуна не походил на своего отца. Он был рассудительнее отца.
На следующий день Ойта с Гарой ушли в тайгу, они спешили: оставалось до конца сезона полтора- два месяца.
Полокто долго отсиживался дома, изредка выезжал с женщинами на рыбную ловлю, ездил в Малмыж, надеясь на встречу с Александром Саловым.
— Нет-с, они не приедут ноне в Малмыж, — отвечал приказчик.
Полокто решил возвратиться на лесозаготовки и уже совсем собрался выехать, когда из Малмыжа приехал посыльный с предписанием мобилизовать лошадей на перевозку грузов. Напуганный устрашающим видом посыльного, его бумагой с печатями, Полокто запряг Гнедко и поехал в Малмыж. Здесь собралось много подвод со всех стойбищ и ближних русских сел. Полокто не знал, какой груз и куда он повезет. Не знали и другие возчики. Шел разговор, будто груз красных, отобранный белыми, вместо того чтобы везти вверх по Амуру, требуют везти вниз. Полокто не разбирался, кто такие красные, кто белые, он впервые слышал о них. Ему объяснили, что красные — это те, которые за бедных, белые — за богатых. Полокто достаточно было этого объяснения. «Если белые за богачей, то я буду за них, — сказал он себе. — Когда- нибудь и я буду богатым. Пусть Пиапон будет за красных, он не любит богатых».
В сани Полокто погрузили ящики и какой-то длинный предмет, зашитый в мешковину.
— У меня какие-то вкусные вещи, наверно, — сказал охотник из Чолчи. — Ящики не тяжелые.
— А у меня маленькие да тяжелые, — сказал болонец.
— Э-э, это патроны для винтовок.
— Неужели патроны?
— Патроны, в таких ящиках только патроны хранятся.
— Никогда в жизни не видел столько патронов. Наверно, тысяч сто будет, а?
— Больше, в каждом ящике по сто тысяч.
«Откуда это чолчинец все знает?» — думал Полокто, слушая разговор соседей.
— Ты не знаешь, докуда нам везти этот груз? — спросил его мэнгэнский охотник.
— Не знаю. Спроси вон у этого чолчинского, он все знает.
— Не знаю, — сознался всезнающий чолчинец, — куда скажут, туда и довезем. Зря мы заимели лошадей, не будь их — не пришлось бы сейчас отлучаться от жен.
— Это ты верно говорить. Обещают хорошо заплатить.
— Обещают, да не верь им.
— Чей груз мы везем?
— Это белых груз, из Хабаровска в Николаевск перевозят.
— Говорили, красные там.
— Кто их разберет сейчас. Вон русских, малмыжских спроси — никто ничего не знает. А нам откуда знать, если сами русские о русских ничего не знают.
Длинный обоз, более тридцати саней, сопровождаемый солдатами, вышел из Малмыжа. Впереди обоза на тонконогом скакуне ехал белогвардеец с пышными усами, с шашкой на боку, с красивой нагайкой в правой руке.
Полокто ехал в середине обоза и, прислонившись к мешковине, дремал. Маленькое, затерявшееся в голубом небе, январское солнце скупо обогревало лицо. Полокто вытянул ноги, лег поудобнее, положив голову на твердую мешковину.
«Хорошо, что уехал из дому, отдохну от этих сварливых женщин, — думал он. — Что за люди, эти женщины? Пока молоды — хороши, и ласкают, и обходительны — все, что надо, выполняют без лишних слов. Состарились — и все изменилось. Сплетницы стали. Склочницы. А Гэйе, какая была! А теперь?
