— Ну и оставайся с нами. Чем здесь хуже? Те же звери, та же рыба, кроме калуг и осетра.
— Низовик всегда дует с низовьев Амура, верховик — с верховьев. Даже ветры не изменяют свое направление.
— Сказал тоже, то ветры, а ты человек.
Халат Богдана высох, он накинул его на плечи и сел на песок. Гида сидел с другой стороны костра.
— Я тебя слушался, Гида, — сказал Богдан. — Потому что ты старше меня…
— Вот, вот, я старше тебя! — воскликнул весело Гида. — Я говорю тебе, оставайся с нами, я очень хочу, чтобы ты с нами жил. Ты знаешь, почему я несколько раз не выезжал с ночевкой из Джуена? Нет, ты молод еще, ты не догадываешься. Я, Богдан, анда, нашел девушку, она такая красивая, такая хорошая, она лучше всех, и другой такой нет. Я женюсь на ней, обязательно женюсь!
Богдана нисколько не затронуло признание Гиды, наоборот, он обиделся и подумал: «Я от него совета жду, а он о женитьбе говорит».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Четвертый день жил Валерий Вениаминович в Нярги. За это время он заполнил несколько своих блокнотов, записывал свои мысли, описания изделий, срисовывал орнаменты, учился ставить самострелы, одним словом, он стал в стойбище своим человеком.
Особенно его интересовали в Нярги кустарные изделия, нигде в других стойбищах он не встречал таких искусных вышивальщиц, как в Нярги, их орнаменты на халатах поражали своим своеобразием, законченностью рисунка, подбором цветов. А какие встретил здесь красивые берестяные изделия, разного рода круглые и квадратные коробки для хранения продуктов и одежды, туески для сбора ягод!
«Эх, если бы видели горожане эти вещи! Глаза разгорелись бы. И все это богатство остается в стойбище, оно неизвестно никому, — думал Валерий Вениаминович. — Нашелся бы торговый посредник, мог бы возникнуть весьма прибыльный промысел у гольдов».
«Чтобы заниматься другими промыслами, гольды должны научиться рационально тратить время», — рассуждал он. В каждом стойбище он устанавливал наблюдение за охотниками, тщательно, по часам записывал их световой день. В Нярги следил за Пиапоном. За четыре дня Пиапон только дважды выезжал на рыбную ловлю, остальное время лежал на нарах, дремал, курил, баловался с внуком, даже не ремонтировал сети и орудия охоты.
Валерий Вениаминович несколько раз пытался с ним побеседовать, но Пиапон оказался крайне неразговорчивым человеком. Сегодня Пиапон наконец-то забрался под амбар и в тени вырезал из коры бархатного дерева поплавки для сети.
Ломакин около часа сидел возле него, но разговор между ним и Пиапоном не завязывался: Пиапон все еще чувствовал сильную боль в затылке, и от этого временами темнело в глазах.
— Скажи, мог бы ты сейчас какой-нибудь работой заработать деньги? — наконец задал Ломакин свой коронный вопрос.
— Нет, — ответил Пиапон.
— Но как же? Мог бы пойти к русским, пилить дрова, например.
— Нет.
— Вот сейчас затопило луга, сена трудно заготовить крестьянам. Мог бы пойти косить?
— Я, нет.
— Почему?
— Не умею.
«Какой надоедливый, как муха, которая не дает спать, — подумал Пиапон. — Грамотный человек, а душу человеческую не понимает. Кроме болезни, у меня душа не лежит сено косить, понимаешь?»
«Целыми днями лежит, а такой здоровый, — думал Ломакин. — Эх, матушка лень! А подойдет осенью кета, тогда проснешься, тогда глаз не сомкнешь. Научить тебя надо каждый день трудиться. Но какая тебе работа подойдет — бог его знает».
Еще с полчаса продолжалась эта странная беседа и прервалась только с появлением нового гостя. Пиапон сидел спиной к берегу и потому не заметил, как пристала напротив его дома просмоленная остроносая лодка с одним гребцом. Гребец подтянул лодку и направился в дом Пиапона. Собаки, бросившиеся ему навстречу, завиляли хвостами.
— Ах вы, разбойники, что же вы такие худые! — сказал приезжий хрипловатым голосом. — Хозяин не кормит?
Пиапон, услышав этот голос, обернулся и вылез из-под амбара.
— Здравствуй, Пиапон, все еще хандришь? — сразу стал допрашивать гость. — Митрофан велел кланяться, отец его тоже.
— Здоровы они все? — спросил Пиапон, пожимая руку приезжему.
— Здоровы, все здоровы, и дети, и телята, и поросята, — но тут гость заметил выползавшего из-под амбара Ломакина и замолчал.
— Всегда приятно встретить русского в гольдских стойбищах, — сказал Ломакин, подавая руку.
Приезжий протянул руку и спросил:
— С кем имею честь разговаривать?
— Ломакин Валерий Вениаминович, приват-доцент Дальновосточного института. А вы, видно, тоже по служебным делам?
— Глотов Павел Григорьевич, пока без службы, но с осени собираюсь здесь открыть школу.
— Благородное дело собираетесь делать, сударь.
— Только собираюсь, но что из этого благородства выйдет — не знаю.
— Да, да, школы в стойбищах весьма трудная проблема, я бы сказал, даже труднейшая. Вы, конечно, имеете опыт работы в инородческих школах?
— Представьте, нет.
— Значит, вы первый год будете работать?
— Совершенно верно.
— Но вы раньше работали в…
— Не пришлось, не работал я в школах.
Ломакин удивленно смотрел в серые, улыбчивые глаза Глотова.
— Не удивляйтесь, господин приват-доцент, — продолжал Глотов, — так уж вышло в жизни.
— Да, да, время такое не постоянное, господин учитель, — растерянно проговорил Валерий Вениаминович.
Пиапон воспользовался наступившей паузой и пригласил гостей в дом, Дярикта накормила их обедом, напоила чаем. После обеда гости Пиапона разговорились.
— Вам придется очень трудно, Павел Григорьевич, — продолжал Ломакин начатый за столиком разговор. — В основном из-за денежных средств будете испытывать трудности. Сколько школ закрывали из-за отсутствия средств. Вот у меня статистика некоторая, — Ломакин достал из кармана записную книжку. — Видите ли, у меня тут некоторые данные, всегда под рукой. Так вот, в 1906 году закрыты школы в Нижних Халбах, в Вознесенском, в 1909 году в Троицком, в этом же году закрыли в Диппах из-за оспы, умерло девять детей.
— Могу дополнить, в прошлом году закрыли школу в Болони, — сказал Глотов.
— Да, да. А еще трудность, охотники весьма неохотно отдают детей в школу.
— Специально по этому делу приезжаю сюда.
— Вы разве рядом живете?
— Совсем рядом, в Малмыже. Езжу на своей лодке, и за это меня прозвали… Как меня прозвали, Пиапон?
— Кунгас, — улыбнулся Пиапон.
Вскоре Ломакин раскланялся и вышел из дома. Пиапон усмехнулся и сказал, что не встречал еще
