— Чего ты вздыхаешь, ама? — спросил Пота, не ведая, какие тяжелые мысли заставляют вздыхать Гангу. — Переезжай на Харпи, вместе будем жить, на охоту будем вместе ходить. Ты же знаешь те места, хорошая охота там, звери всегда есть.
Ганга вытащил изо рта трубку и тихо сказал:
— Я здесь на Амуре родился, зачем мои кости хоронить на Харпи?
Пота внимательно оглядел отца, увидел его тощее тело, и сердце его сжалось от жалости: «Постарел ама, может, на самом деле скоро помрет. Как тяжело ему сейчас, а крепится, виду не подает. Может, мне надо было на своем настоять и остановиться у него? Нет, Идари не убедишь».
— А я на твоем месте переехал бы, — сказал Баоса.
— Кто тебя держит, переезжай, — огрызнулся Ганга.
— У меня все дети здесь.
— А у меня кормилец Мангбу-ама.[10]
Баоса молча положил на край нар потухшую трубку.
— Вы будете сегодня нас кормить? — негромко спросил он женщин.
То сразу же засуетились, забренчали чашками и ложками. Уха остыла, но Агоака рассудила, что в жару лучше есть остывшую уху, и начала раскладывать куски рыбы по чашкам. Рыбы всем не хватало, сварили только для домашних, но Агоака и вида не подала. Первыми она накормит мужчин и детей, если что-то останется после них, то разделит между женщинами, а не останется, тоже не беда — женщинам не впервые оставаться голодными, когда не хватает еды мужчинам и детям. Женщины привычны ко всяким невзгодам, они двужильные. Насмешит их Идари, посмеются они вдоволь и забудут, что в полдень им не хватило рыбы.
Сыновья и дочери не узнавали Баосу: после приезда Идари с мужем и детьми старик совершенно преобразился, каждый вечер стал выезжать ставить сети, утром рано снимал их и возвращался с уловом.
— Ты, Идари, большая шаманка, как приехала, так и отец выздоровел, — шутил Калпе. — Все время на поясницу жаловался, а теперь кто слышал его жалобу?
— Постель его всегда пустует, — поддерживала брата Агоака.
— Не я тут виновата, его чем-то лечит Богдан, — отвечала Идари, и глаза ее затуманились.
Больше десяти дней гостят Пота и Идари в родном стойбище, где они родились, провели детство, где зародилась их любовь. По вечерам они, как в юношеские годы, встречались у древнего мудрого валуна, и вновь их захватывала, пьянила страстная любовь.
— Ты теперь не хочешь вновь повторить побег? — кокетливо спрашивала Идари, прижавшись к мужу. — А я бы хотела.
— Если ты хочешь повторить побег, я сейчас же все быстро устрою, — в тон Идари отвечал Пота. — Соберу вещи, детишек под мышки — и наш след исчез.
— Богдан как?
— Богдан? Да…
Пота замолк и вдруг почувствовал под собой холод остывшего камня. Возле мужа затихла Идари, тоже охваченная тревогой.
За все время, что они здесь гостят, считанные разы обращался к ним сынишка с какой-нибудь просьбой. Все время от проводит с дедом, не отходит от него ни на шаг. В первые дни Пота не тревожился, потому что Богдан и в своем стойбище Хурэчэн больше бил привязан к Токто, чем к нему. Он понимал, что не может так увлечь сына, как это умеет делать Токто, и потому мирился с таким положением. Но здесь в Нярги эта внезапно возникшая привязанность сына к деду не на шутку встревожила родителей.
— Что же тебе дед рассказывает? Учит охотничьим премудростям? — начала раз допытываться Идари.
— О, эне,[11] дедушка такой интересный, он столько знает! Мы сегодня на ночь уезжаем на дальние озера.
— А о чем он рассказывает?
— Обо всем и так интересно это, так интересно! Я пошел помогать дедушке.
Богдан, щупленький мальчишка с тонкими заячьими ногами, тонкой шеей, вихрем сорвался с моста, и большая его черная голова резко качнулась назад. За мальчиком устремились его новые друзья, собаки большого дома.
Баоса снимал с высоких вешалов сети, связывал их и клал возле себя на горячий песок. Мальчик подбежал к нему, взял связанные сети, чтобы нести на берег к оморочке.
— Постой, куда ты спешишь все время, — остановил его Баоса. — Ходить по-человечески не можешь, все бегом да бегом. Звери в тайге, ты думаешь, все время бегают? Нет, они не бегают. Вон собаки, видишь, тихо ходят, по сторонам смотрят. А тебе все надо знать, потому приглядывайся. Вот посмотри на эту суку, чем она отличается от того щенка?
Мальчик с серьезным видом начал разглядывать обеих собак, снял с их боков клочки свалявшейся шерсти.
— Сука остроносая, а щенок тупоносый, — неуверенно ответил Богдан.
— А еще что видишь?
— Шерсть у суки короче, а у щенка длиннее и гуще.
— Хорошо заметил, правильно. А еще что?
Богдан еще тщательнее начал рассматривать и сличать обеих собак, но никаких других примет, отличавших их, не находил.
— Сука ездовая, а щенок вырастет и будет хорошим помощником охотника, — сказал Баоса. — Это просто понять, но только тебе еще не по разуму. Я тебя потом научу, и тебе никто не подсунет дрянного щенка. — Баоса улыбнулся, погладил шершавой ладонью теплую голову внука и спросил: — Стрижи у вас на Харпи есть?
— Нет, стрижей нет, ласточки есть.
— Ласточки у нас тоже есть, в каждом доме их гнезда. Выходит, ты стрижей не держал у себя?
— Нет.
— А какие птицы у тебя были?
— Большие коршуны. Цапля была, но мама сказала, что она нехорошая, глаз может выклевать.
— А зверюшки какие-нибудь были?
— О, у меня был такой бурундук, он все понимал, глаза такие умные, черные! Он долго жил у меня, все-все ел, я его даже в клетку не сажал, он бегал где хотел, потом сам приходил.
— Хорошо. А хочешь стрижа поймать? Здесь недалеко они живут. Берег высокий, и в нем сотни дыр — это их гнезда. Только опасно руки засовывать в их гнезда, там иногда змеи отдыхают, съедят птенцов и отдыхают.
Баоса погладил голову внука.
— Но можно и не ехать, стрижи сами прилетят сюда. Сядут на вешала, а мы тонким гибким шестом — раз! — и они посыпятся, как листья осенью, на песок. Только быстро надо их хватать, иначе сразу придут в себя и улетят. Я всегда так ловил стрижей. Вот и подумай, если бы стрижи не были глупой птицей, разве можно было их так легко ловить?
— Если они глупые, тогда зачем их ловить?
— Просто так ловят, надо же всякие птичьи и звериные мысли знать с малых лет. Какая из них умная, какая безмозглая, а какая хитрая. Все надо знать. Птицы и звери тоже ведь как люди, думают, голову, мозги имеют.
После полудня Баоса с внуком отправились на дальние озера; они прихватили с собой сети, большую острогу и малую для Богдана, ружье, накомарник. Старик, неестественно выпрямившись, сидел на своем месте, сзади него, где положено лежать грузу или охотничьей собаке, сидел Богдан: и наравне с дедом работал двухлопастным легким веслом.
Берестяная, загнутая с обоих концов, оморочка быстро скользила по воде. Переплыли протоку, на берегу которой стояло стойбище Нярги, потом по тихим заводям вышли на широкое озеро Ойта. Озеро разлилось, затопило низкий прибрежный тальник. Ровным рядом тянувшиеся телеграфные столбы глядели в волу на свои отражения.
