— Который Дубский: ученый, учитель или НКВД?
— Один Дубский…
— Он здесь хозяин, пусть берет хоть всех колхозников.
Казимир Дубский от Пиапона вернулся в школу, где помощники поджидали его в прибранном классе. В коридоре толпились охотники, одни курили, сидя на корточках у стены, другие нетерпеливо шагали по длинному коридору, — всех их ожидала неотложная работа, которая накапливалась перед осенней путиной. Когда пригласили в класс, все устремились туда, но пропустили только четверых. Были среди них Калпе и Оненка.
— Я совсем здоров, чего меня смотреть, — заявил Калпе.
— Тебя не спрашивают, — по-нанайски ответил Дубский. — Зашел — так делай, что тебе прикажут.
— Ты позвал, чтобы приказывать?
— Не задерживай людей. Раздевайся.
Калпе разделся, подошел к одному из сотрудников Дубского, тот на листке бумаги записал его фамилию, имя и стал измерять рост, руки, ноги, аккуратно занося данные на листок. В конце записал: «кожа № 11–15 по шкале Лушана». Другой помощник ворошил волосы Калпе, разглядывал и записал: «цвет волос № 27 по шкале проф. Фишера». Третий долго измерял лоб, межглазие, голову. Записал: «форма черепа брахикефал».
— Не ошиблись? — спросил стоявший рядом Дубский.
— Нет, Казимир Владимирович, типичный брахикефал, хотя можно отнести и к мезокефалу.
— Восемьдесят один и два. Пишите мезокефал.
Калпе прислушивался к незнакомым словам, пытался понять их смысл, но, так ничего и не поняв, начал одеваться.
— Это все? — спросил он. — Из-за этого ты приказывал раздеваться?
— Все, — отрезал Дубский. — Можешь идти.
Когда Калпе вышел в коридор, его окружили, стали расспрашивать.
— Руки, ноги, голову измеряют да по-своему разговаривают, — недовольно ответил он.
— Как по-своему, не по-русски, что ли?
— А кто их разберет, бездельников, людей только от работы отрывают.
Антропологические исследования никогда всерьез не интересовали Дубского, он считал себя больше этнографом и археологом, хотя и в этих науках не преуспел. Он много ездил, делал записи на сотнях страниц, но не написал ни одной более или менее серьезной статьи. Каждый раз, выезжая в экспедицию, он мечтал привезти необычный материал и опубликовать статью, которая бы сразу принесла ему славу. Интересные материалы были, вдумчивый ученый написал бы не одну статью, но Дубский не обладал аналитическим умом и писал только расплывчатые, обширные отчеты, которые как-то оправдывали его поездки и денежные расходы.
После полудня Дубский собрал молодых охотников, пригласил Хорхоя и выехал с ними в старое Нярги, где одиноко жил Полокто.
— Почему он один остался? — спросил Дубский Хорхоя.
— Ушли от него дети, жены, вот он и остался. В колхоз не вступил.
Дубский поздоровался за руку с Полокто, дал ему папиросу. Полокто неумело, осторожно закурил.
— Почему ты один остался? — спросил Дубский.
— Один хочу жить, — нехотя ответил Полокто.
Дубскому вскоре надоело вести беседу с неразговорчивым Полокто, и он зашагал к древнему кладбищу. Молодые охотники с лопатами на плечах, неуверенно, гуськом шли за ним. На той стороне Дубский не сказал, куда они едут, и теперь только они смутно стали догадываться о цели своего приезда. Когда пришли на кладбище, юноши столпились в кучу, страх обуял их. Их с детства пугали страшилищем — калгамой. Стоило им в летнюю пору задержаться в прохладной воде, как со стороны кладбища появлялся калгама. Лишь много позже они узнали, что это кто-то из взрослых надевал вывернутую вверх мехом шубу и пугал их.
— Что это, раскапывать могилы? — спросил Хорхой.
— Будем копать, — бодро ответил Дубский. — Испугались? Эх вы, а еще комсомольцы! Ну, смелее! Ради науки надо потрудиться. Ладно, если вы еще верите злым духам, разгоним их. — Дубский вытащил пистолет и выстрелил в крест. — Все, духи исчезли. За работу.
Молодые охотники копали в трех указанных Дубским местах. В одном вскоре докопались до человеческого скелета. Дубский выхватил лопату и стал ею отгребать землю от костей. Копал он точно так, как мальчишки копают в поисках червей. Хорхой со страхом смотрел на белевший череп, на позвонки, ребра. Дубский осторожно взял череп, поднял, и позвонки оторвались от земли.
— Черт, — выругался дубский и острием лопаты отделил череп от позвоночника.
«Что он делает? Это же наш предок. Это же кощунство».
— Типичный брахикефал, — бормотал Дубский, разглядывая череп, — самый распространенный среди… — Он спохватился, взглянул на Хорхоя. — Копайте, копайте! — прикрикнул он на юношей.
Следующий могильник озадачил его, в истлевшем берестяном гробу лежали куски шелка и травы- наокты. Хорхой вдруг побледнел, он вспомнил погибшего деда Баосу, безуспешные поиски тела, похороны набитой травой шелковой фигуры, приблизительно напоминавшей человеческое тело.
«Может, это его откопали, — тревожно подумал он, оглядываясь по сторонам. — Нет, место другое. Его похоронили в деревянном гробу».
— Что за чушь? Где скелет? Почему шелк и трава? — бормотал Дубский, палочкой вороша остатки травы и шелка.
Солнце опускалось, и в густых тальниках становилось сумрачно. Молодые охотники испуганно оглядывались, им совсем не хотелось оставаться на кладбище ночью.
— Почему шелк без скелета? — спросил Дубский.
— Это давно захоронили, никто не знает почему, — ответил Хорхой. — Мы пошли, копать больше не будем.
Дубский не ответил, взял череп и пошел за ними.
В Нярги все узнали о потревоженных могильниках, о черепе, который Дубский отделил от позвонка лопатой. Никто больше не хотел встречаться и разговаривать с этнографом-«могиловорошителем». Дубскому больше нечего было делать в Нярги, основная его цель — Хулусэн, великий шаман Богдано. На следующее утро, оставив антропологов в селе, он выехал в Хулусэн.
Старый Богдано встретил названого сына с распростертыми объятиями, ведь благодаря ему он сохранил бубен, шапку с бычьими рогами, шаманскую одежду.
— Приехал, сын, приехал, — бормотал старик, обнимая Дубского.
— Приехал, обещал ведь, — улыбнулся этнограф. — Что нового? Как здоровье?
— Старый уже, трухлявое дерево…
— Э, ты еще долго проживешь, ты еще научишь меня шаманским хитростям, обещал ведь в прошлый раз.
— Хитростей, сын, у меня нет, у меня все по-настоящему.
«Знаем, знаем, — думал Дубский. — Хватит сцены разыгрывать. Я должен, старик, из тебя все выжать, как сок из лимона». Сравнение показалось Дубскому буквальным, он усмехнулся: лицо старого нанайца и на самом деле было желтым, как лимон.
— Научишь меня настоящему делу, — сказал он.
«Сегодня он другой, — обидчиво думал старый шаман. — В прошлый раз вроде все иначе было, а теперь не обнял меня, ни разу не назвал отцом. Кончилась, наверное, игра».
— Чему тебя научить, ты и так все знаешь, — проговорил старик.
— Накорми меня, и начнем работать. На Амуре ты единственный шаман, который может отправить душу умершего в буни. Вот и расскажешь об этом.
«Что-то случилось в его жизни, силу, что ли, почувствовал, или его большим дянгианом сделали, — думал старик. — Покрикивает, повелевает, косо смотрит. Я тебя, сын, сразу разгадал…»
